Жизнь (не) вполне спокойная - [7]

Я жутко завизжала и слетела со стула. Честное слово, после этого войти в темную комнату стало для меня проблемой как минимум на три дня.

Разумеется, читала я не только «Кровавых графинь», «Страшных горбунов» и «Тройки треф». Вся детская классика прошла через мои руки, глаза и мозги и даже вся необязательная в будущем школьная литература. Благодаря раннему прочтению школе не удалось отравить мне познание книг из школьной программы. И, конечно же, я читала детективы, которые впоследствии оказались весьма поучительными для меня.

В моем полном распоряжении была библиотека матери, а это несколько сот книг, которые я могла свободно читать, за исключением одной только книжки. Мама взяла с меня слово не трогать «Кошмары» Зегадловича, пока мне не исполнится четырнадцать лет. Я честно сдержала свое обещание и прочитала эти самые «Кошмары», будучи уже взрослой дамой, и до сих пор не могу понять, что мама имела в виду?

Лето я проводила по-разному. Прекрасно помню, как мы жили с бабушкой в Рыбенке над Бугом. Мы жили в большой вилле с садом и ходили на пляж, но бабушка предпочитала не рисковать. Вода в реке достигала ровно до середины икр, в ней трудно было утонуть, но меня из этой стихии неизменно вытаскивали.

Бывала я в Стшельцах, где жили свекор и свекровь Люцины, но это свое пребывание там я плохо помню. Знаю только, что ходила на Шмелиную гору, которая была в свое время разбойничьим логовом.

В возрасте шести лет я провела лето в какой-то местности над речкой Езеркой. Вот этот визит остался у меня в памяти во всех подробностях. Мы снимали квартиру в большом доме. Дом принадлежал директору тамошней школы, и в его сына, четырнадцатилетнего молодца, я и влюбилась насмерть.

Но это была не первая моя любовь. Первая пришла ко мне раньше. Точно так же насмерть я влюбилась в Мальчика-с-пальчик из Большого театра. Я часами мечтала о нашем свидании, о волшебном миге, когда Мальчик-с-пальчик покажется на нашем балконе, войдет в квартиру и признается мне в своем неземном обожании без границ.

Эта великая любовь, постепенно бледнея и выцветая, длилась год, после чего Мальчик-с-пальчик уступил место сыну директора школы. Боюсь, что чувство мое осталось безответным, но у меня хотя бы был непосредственный контакт с объектом моих чувств. Директор школы пристроил к своей терраске бетонные ступеньки, и сын во время застывания бетона должен был поливать их водой. По крайней мере, два дня я знала точно, где его найти, и совершенно случайно слонялась возле их крыльца. Я быстро и предусмотрительно усаживалась на лавочке так, чтобы, шествуя по воду, он должен был пройти мимо меня. Ступеньки затвердели, но ничего страшного: сын директора натыкался на меня в самых разных местах, даже иногда со мной заговаривал.

Большую любовь к сыну директора школы во мне уничтожили неведомые сверхъестественные силы. Я еще любила его даже после отъезда, но очень недолго, потому что мне приснился сон. Кошмар! В нем доброго молодца разбойники превратили в… зеленую размазню, страшно мне противную.

После отдыха на берегах Езерки я пошла в школу. Я очень хотела в школу, но школа оказалась тяжким испытанием. Ничего я в том первом классе не поняла, потому что читать уже давно умела, а поздравительные открытки печатными каракулями от меня получала вся семья. Возможно, мне трудно давались маленькие буковки. Я отчетливо помню один день, целиком заполненный писанием в тетрадке наклонных палочек. Как-то плохо они у меня получались. Я пошла спать зареванная, не сделав уроки. Мама вернулась поздно вечером, домработница поведала ей о горестном поражении дочери, и мамочка, ни секунды не задумываясь, сделала уроки за меня.

Наутро я нашла тетрадь, заполненную до конца восхитительными палочками, и смертельно обиделась. Сначала я устроила скандал дома, а потом не хотела показывать тетрадь в школе, в любом случае — не как собственное творение. Только много позже я разобралась, какие чувства меня обуревали. Так вот: не хочу я ни чужих заслуг, ни чужих ошибок, все должно быть мое. Иначе это своего рода мошенничество или незаслуженная несправедливость, и то и другое для меня совершенно неприемлемо.

Первый класс я закончила, как нормальный ребенок, на одни пятерки, после чего началась война.

До самой смерти не забуду визг трех первых услышанных бомб. Уже было известно, что это воздушный налет, люди выскакивали из домов и прятались под деревьями. Отца не было, только мать и я. Мы стояли под деревом, мать прижимала меня к себе, визг и вой нарастали, и в какой-то ужасный момент мне показалось, что бомба упадет прямо нам под ноги. Упали три бомбы, но взорвались в отдалении, а меня охватил нечеловеческий страх. Три первые бомбы упали на Груец третьего сентября. Этот чудовищный тридцать девятый год… чудо Господне, что я вообще его пережила, и вовсе не потому, что в меня стреляли. Такая дурацкая мысль не пришла в голову даже немцам. Я могла сто раз погибнуть по другим причинам.

Отца не было, его призвали в армию, но до армии он не добрался, увяз в пинских болотах, вместе с каким-то товарищем по несчастью. Они голодали и холодали, пару недель питались в деревеньках только постным супчиком-крупником. Были в том крупнике только пшено да вода. Как-то раз товарищ по несчастью мечтательно сказал отцу: