Жизнь (не) вполне спокойная - [15]

Заканчивая описание детства, я вижу, что мне удалось забыть о нескольких существенных моментах. Например, о рыбе.

Отец был заядлым рыболовом, из тех, которые могут держать удилище над любым водоемом, независимо от смысла и результата. Пойманную им рыбу я видела несколько раз. Первый раз (может быть, даже несколько первых разов) он поймал потрясающих карпов в рыбоводческих прудах своего знакомого в Косьмине, еще до войны. Добыча была обильная, отмеченная вечером страшной сценой в кухне, когда потребовалось эту рыбу очистить, выпотрошить и зажарить.

Следующая пойманная отцом рыба появилась передо мной через девять лет, когда мы первый раз были в Чашине. Отец присоединился к нам, и мы все вместе поехали на рыбалку. Заядлым рыболовом был и Лилькин отец, который знал разные рыбные места и давал разумные советы.

Он направил нас куда-то под Устронь, где текла речка, а через речку был переброшен мостик. И как раз перед этим мостиком мои родители начали ссориться. Матери этот поход почему-то не понравился, она решила возвратиться домой и повернулась в обратную сторону, а отец ее уговаривал и каким-то образом уговорил остаться, так что они перешли мостик.

На другом берегу мама снова на что-то рассердилась и побежала обратно, а отец за ней. Я села на камень и полностью погрузилась в чтение, решив встать только тогда, когда оба придут к окончательному решению. Приняли они это решение только после шестого или седьмого перехода через мостик, мама дала себя убедить, и тогда отец сосредоточил все силы на том, чтобы умилостивить жену: он поймал рыбу! Возможно, просто силой телепатии. Невероятно гордясь этим, он научил и меня забрасывать удочку.

Потом, конечно, он частенько оправлялся на рыбалку. Как правило, во время нашего отсутствия, а чаще всего — когда приезжал в Чешин, потому что очень подружился с дядюшкой. Что-то копченое он даже привозил в Варшаву, и это наверняка был его собственный улов, потому что такие экземпляры в продаже не попадаются.

Вторая вещь, которая всю жизнь меня сопровождала, — это карты. Как я уже позволила себе написать, играть в карты я начала раньше, чем говорить, развлечение это очень любила, но наступило время, когда я карты возненавидела всей душой. Это было в период оккупации, и непосредственным виновником моих отрицательных чувств был комендантский час.

Приходили знакомые отца, все дружно садились играть в бридж, счастливые часов не наблюдали, а потом им приходилось сидеть так до утра.

Из-за дверей спальни я слышала голоса, смех, ссоры, вопли… Весь этот шум меня невыразимо бесил — я не могла уснуть. К тому же я не понимала терминов игры, что меня сердило вдвойне. В дальнейшем, конечно, военные действия прервали традицию, а потом оказалось, что для игры не хватает четвертого. Играть мне не хотелось, я немного побунтовала, но недолго, потому что игра мне понравилась.

Настоящим кошмаром в мой гимназический период стали деньги, вернее сказать, полное их отсутствие. Мы с Янкой пробовали торговать чулками, но попытка не удалась, пришлось мне остановиться на частных уроках, которые были форменным бичом божьим: времени они пожирали много, а денег приносили мало. Уроки брали совсем тупые черепа, в отношении которых даже их собственные родители потеряли надежду и не желали тратить на них деньги.

Из-за отсутствия финансовых возможностей всё, что могла, я решала своими силами. Когда мне было двенадцать лет, Тереса научила меня делать себе маникюр. Умение оказалось бесценным, на маникюршу я не тратила ни гроша.

Главной особенностью в вопросе денег было их долговременное отсутствие. Тягостную ситуацию в какой-то момент смягчил отец, выиграв в лотерею полмиллиона злотых старыми деньгами. Роскошная шерстяная материя на платье стоила тогда шесть тысяч за метр, и это я помню очень точно, потому что вместе с матерью мы поехали за одеждой, и исключительно благодаря этому выигрышу семья сумела слегка приодеться.

У меня были модная юбка в клетку и настоящие туфли, а не деревяшки. Разошлись эти полмиллиона с удивительной скоростью, но надо признать, они очень помогли.

С самого раннего детства меня загоняли в медицину. Среди загонщиков номером первым стояла моя мамуля, сразу за ней — Люцина, а прочая родня шла за ними дружной свитой. Я соглашалась с предназначенной миссией, хотела идти в медицину и даже считала это своей обязанностью, вплоть до той минуты, когда осознала, что это такое.

Кто-то нанес себе какую-то травму, и я отчетливо помню слова Люцины:

— Ты ведь собираешься в медицинский, а ну-ка, принимайся за дело!

Надо было перевязать рану на ноге. Кровавую и отвратительную. И вдруг я поняла: не хочу! Ни за какие коврижки, мне противно, я сейчас в обморок упаду! Я превозмогла себя, приняла участие в лечебных процедурах, но мысли и неприязненные чувства остались. Я начала серьезно задумываться над собственным будущим.

Довольно быстро я пришла к выводу, что со мной что-то не так. Человек должен знать, что ему нравится и на что он годится, а профессию нужно выбрать такую, чтобы тянуло к ней, а не от нее. Рассуждения свои я записывала, разнося по колонкам черты своего характера и пристрастий. Меня уже тогда начинала интересовать архитектура, потому что рисовать я умела, а в школе как раз писала реферат о готическом стиле. Меня очень заинтересовали эти стили и эти здания, реферат я написала на пятерку, заранее проделав титаническую работу, бегая по библиотекам и собирая сведения. Интерес не пропал, мне все это нравилось, хотелось знать больше.