Жизнь наградила меня - [4]

Гремит победный марш над Родиной моею,

Сверкают звезды над красавицей Москвой.

Товарищ Сталин на трибуну Мавзолея

Пришел поздравить нас, товарищ мой.

Пришел сказать, чтоб мы за мир поднялись,

Чтоб не забыли ужасов войны.

Сказать врагам, что зря они старались,

Что дни их подлой жизни сочтены.

Запомни, друг: от края и до края

Свою страну должны мы защищать.

Чтоб Родина – великая, святая,

Могла легко и радостно дышать!

…

Любимый Сталин! Наш родной

Отец, учитель, друг и вождь!

Он на трибуне в жаркий зной

Шлет нам привет и в снег и в дождь.

А мы его благодарим,

«Спасибо» хором говорим

За то, что можно нам дышать,

Рождаться, жить и умирать!

И отнесла свои шедевры в школу. Учительница литературы, кудахтая от восторга, послала их в газету «Ленинские искры», и их опубликовали. Что-то настороженное появилось на папином лице, когда он, сняв очки и близко поднеся к глазам газету, прочел их вслух за обедом.

– Поздравляю, – сказала мама с непонятной мне грустью. – Мы вырастили Джамбула.

– Кто такой Джамбул?

– Акын, то есть поэт, – сказал папа.

– Как Пушкин?

Папа фыркнул чаем на скатерть, мама подавилась печеньем. Мне почудилось в их веселье нечто обидное, и пугливая муза умолкла. Если не считать мелких поэтических конвульсий, сотрясавших мой организм в периоды школьных романов, с поэзией как со сферой деятельности я рассталась навсегда.

В мой первый визит в Мавзолей мы с папой простояли в очереди чуть больше часа. Не поручусь за остроту и точность детской памяти, но она рисовала основоположника, одетого в полувоенный френч и уложенного, как музейный экспонат, под стеклом. Он был освещен то ли синей, то ли зеленой подсветкой, отчего, естественно, выглядел сине-зеленым. Жалко его было до слез.

Не то в 1990-м. Кроме почетного караула, перед Мавзолеем не было ни души, и мне пришлось ждать двадцать минут, пока соберется группа, достаточная для запуска в святая святых.

Ленин покоился в саркофаге, что твой Наполеон в парижском Доме инвалидов. Освещение мягкое, ровное, как бы солнце на закате. Элегантный темно-синий костюм (купленный весной 1917 года в стокгольмском универмаге PUB на Hotorget, когда он возвращался кружным путем из швейцарской эмиграции в революционный Петроград; с тех пор Ильич по магазинам не ходил), черный в белый горошек галстук, из нагрудного кармана выглядывает уголок белоснежного платка.

В отличие от Гроба Господня в Иерусалиме, около которого можно стоять на коленях, сидеть на корточках, молиться, медитировать и плакать, – в Мавзолее нельзя остановиться ни на секунду. Гуськом, затылок в затылок, мы обошли саркофаг, скосив на него глаза, и через две минуты тридцать секунд нас вынесло наружу. Покинув Мавзолей, я задала себе вопрос. Не оттого ли происходят все несчастья этой страны, что он по-прежнему с нами? С древнейших времен у самых примитивных народов выставление покойника напоказ считалось глумлением над усопшим. Так поступали с врагами и преступниками. А что, если оскорбленный ленинский дух кружит над страной и не выпускает народ из дьявольских объятий? Возможно, что когда бренный прах, наконец, предадут земле, его дух оставит в покое многострадальную страну.

…Но однажды, много лет спустя, случай свел меня с живым Ильичом. Как-то, путешествуя с мужем по Европе, мы заехали в Цюрих посетить могилу Джеймса Джойса. Знаменитый ирландец, величайший писатель двадцатого века, Джойс рано покинул свою родину. Он жил в Триесте, Париже и Цюрихе, в котором и умер в 1941 году. Его прах покоится на холмистом кладбище Флунтерн, на окраине города. Рядом с могилой небольшая статуя писателя. Джойс сидит на скамейке, нога на ногу, с открытой книгой в правой руке и сигаретой в левой. Задумчивый взгляд устремлен на сияющие вершины Альп.

Нам хотелось понять, за что Джойс так полюбил этот город. Цюрих не знаменит ни архитектурными памятниками, ни кровавой историей, ни выдающимися театрами, ни злачными притонами. Цюрих знаменит своими банками. Денежному населению планеты он известен как финансовая столица мира. У взращенных в советскую эпоху граждан Цюрих ассоциируется с именем Ленина.

Мы, увы, относимся именно к этой группе, и о том, что в Цюрихе до марта 1917 года жил в эмиграции Владимир Ильич, нам сообщили в раннем детстве. Конечно, этот факт не удержался бы в наших ветреных головах, если бы десятилетия спустя мы не прочли книжку Солженицына «Ленин в Цюрихе». Впрочем, въехав летним днем в этот город, мы меньше всего думали об основателе первого в мире…

Сняв номер в отеле и запарковав машину, мы отправились гулять по Цюриху. С первого взгляда он показался нам скучным и провинциальным – городом, где ничего не может произойти.

Проголодавшись, мы зашли в ресторанчик «Шале», стилизованный под тирольскую таверну. В пустом зале было прохладно. Мы заняли угловой столик и заказали бутылку красного вина и сырное фондю: нарезанные кубиками кусочки булки, которые надлежало макать в расплавленный сыр.

В этот момент открылась дверь, и в ресторан вошел Ленин в сопровождении трех человек. Вероятно, соратников. Они уселись в противоположном углу, и к ним тотчас подскочил официант. Через минуту он вернулся с бутылкой вина, откупорил ее и протянул Ленину пробку. Тот понюхал и кивнул. Официант плеснул вино в ленинский бокал. Ильич отпил, опять кивнул и потрепал официанта по плечу. Было видно, что он тут завсегдатай. Официант разлил по бокалам вино и, наверно, пошутил, потому что все засмеялись.