Жизнь на Самоа - [14]

Еще год назад на холме позади пивной ты мог бы увидеть дом местного типа с часовыми у входа и развевающимся наверху самоанским флагом. Тебе объяснили бы, что здесь помещается правительство, переведенное (о чем я расскажу позже) через мост Муливаи с задворков немецкого города сюда, на английскую половину. Ныне, да будет тебе известно, его опять перевели назад, в прежнюю резиденцию, несомненно, тебе покажется существенным фактом, что короля этих островов в его собственной столице можно вот так дергать туда и сюда по прихоти иностранцев. И тут тебе бросится в глаза еще более серьезное обстоятельство. Ты увидишь некий дом, полный деловой сутолоки, близ которого околачиваются полицейские и зеваки; человек за барьером принимает заявления; на веранде идет суд, а может быть, группами расходятся члены совета после бурного заседания, и ты вспомнишь, что находишься в Элеэле Са, на «заповедной земле», то есть на нейтральной территории, предусмотренной договорами note 29; что судья, которого мы только что видели за разбором тяжб местных жителей, не подчиняется королю. Ты вспомнишь также, что в этом единственном порту и единственном деловом центре королевства и сбор и распределение средств для нужд страны производятся руками белых советников и под контролем белых консулов. Пройдем немного дальше за пределы города — и ты обнаружишь, что все дороги обрываются или оказываются непроезжими, так как их перегородили заборы свиных загонов, что мосты здесь совершенно неизвестны, что дома белых сразу становятся редким исключением, не считая территории немецких плантаций. Во всем видна резкая граница. За Элеэле Са кончается Европа, начинается Самоа.

Итак, мы встречаем здесь удивительное положение вещей: все деньги, вся роскошь, вся коммерция королевства сосредоточены в одном городе; но этот город изъят из подчинения местному правительству и управляется белыми в интересах белых. При этом белые владеют им не сообща, а разбившись на два враждебных лагеря, так что город лежит между ними, точно кость между парой псов, каждый из которых угрожающе рычит, вцепившись в свой конец.

Если Апия когда-нибудь решит выбрать герб, у меня уже приготовлен девиз: «Входит Молва, вся раскрашенная, с тысячью языков». Туземное население Апии преимущественно ничем не занято, а белые либо коммерсанты, получающие с материка не больше четырех партий товара в месяц, либо лавочники, обслуживающие за день по десять — двадцать клиентов, и главное достояние всех составляют сплетни. Город жужжит от злободневных новостей, а пивные переполнены доморощенными политиками. Одни из них карьеристы, которые, наушничая королю и консулам, способствуют смещению чиновников в надежде занять их места, другие — бездельники, получающие бескорыстное удовольствие от участия в интригах. «Никогда не встречал такого хорошего города, как Апия, — сказал мне один из этих, — что ни день, то новый заговор!» Но с другой стороны, есть немало людей, серьезно озабоченных будущим страны. Враждебные кварталы так близко соприкасаются и размеры столицы настолько малы, что ни за кого нельзя поручиться. Люди выбалтывают все, что знают. Это болезнь здешних мест. Почти каждый время от времени поддается провокации и выкладывает чуть больше, чем следовало бы. Таким образом зараза захватывает всех имеющих к ней предрасположение. Новости распространяются как на крыльях, языки мелют, кулаки сжимаются. Горшок варит и котел кипит!

Фэнни. 10 октября

Вчера вечером после английского урока Генри рассказал, что среди островитян только и разговору что о войне. Они слишком долго ждут главного судью и разуверились в его приезде. Генри задал массу смутивших меня богословских вопросов, однако Льюис легко с ними справился. Я всегда боюсь разойтись с тем, чему учат миссионеры, и тем самым внести разлад в головы самоанцев. В особенности он допытывался, правда ли, что языческие народы, не слыхавшие о существовании христианства, должны попасть в ад. Он понял так, что должны.

Генри очень хорошо работает и прекрасно ведет себя. Зато на Бена что-то нашло: вдруг явился с жалобой, будто в павильоне много москитов. Поскольку мне известно, что как раз там их почти нет, я стала искать другого объяснения его хандре. Мне пришло в голову, что он, наверное, считает себя отстраненным от заведования кладовой. Льюис тотчас вышел к нему и объявил, что Пауль не имеет к кладовой никакого отношения и, если ему что-нибудь понадобится, всегда должен спрашивать у Бена. После этого Бен удалился с улыбкой и, по-видимому, совсем довольный. Должно быть, моя догадка правильна.

Мистер Карразерс помог нам выбрать место для огорода. Но его надо предварительно расчистить. На эту работу сразу поставили Фалиали. Льюис помогал ему, вооружившись большим охотничьим ножом. Он и сейчас продолжал бы это занятие, но вконец стер обе руки; у него огромные волдыри на ладонях, и страшно, как бы не стало хуже. Беда в том, что, когда Льюис не работает вместе с Фалиали, дело еле двигается. Сегодня неожиданно разразился ливень, и работники, хотя и были в одних набедренных повязках, попрятались кто куда. Двое обосновались в старой кухне, мирно покуривая трубки. Генри, увидав, что команда Бена бросила работу, выбежал и велел Бену созвать их, но тот только ежился и не решался. Тогда Генри взял это на себя и, чтобы показать пример, занялся расчисткой вместе с ними. Я никак не предполагала за ним таких способностей. Когда мы позже говорили с ним об этом, Генри объяснил, что Бен не может никому приказать работать, а у него, как он выразился, «твердое сердце».