Жизнь — минуты, годы... - [33]

Желающих выступать все еще не находилось, и вакуум заполнял сам Семен Иосифович. Он по-отцовски корил Василия Петровича, искрение сожалея, что тот запутался:

— А про обязанности перед семьей вы подумали?

— Кроме обязанностей человек еще пользуется и правами.

Если не воспользоваться правами, никто не осудит, но обойти обязанности нельзя. Человек в обществе всегда имеет больше обязанностей, чем прав. Наша обязанность сейчас — восстановить семью. Любой ценой! Однако же разве это разумно?.. Действительно, разумно ли? Любить насильно…

— И чего вы, собственно, хотите, Василий Петрович?

— Ничего.

Смешно, конечно, так думать — ничего. Извини, ты наш коллега и должен хотеть того, чего хотим мы. Не из-за нашей капризности, дорогой Василий Петрович, нет, совсем не из-за нашей капризности, а по принципам человеческого общения. Люди корнями переплелись: не хочешь по-нашему — ищи для себя другую планету. Что это еще за мода — полюбил другую? Дедушка мой уже холодный… Я и смолоду не разрешал себе подобных… Трудно, вероятно, решиться на такое только в первый раз… Горячая была, огневая, а я тоже мужик был — будь здоров… Теперь смешно, конечно, но сколько лет не могу забыть… Вот уже и уши припекает, черт! Променял все на девическую улыбку, касался ее нецелованных губ, а она судорожно сжимала его в своих объятиях, душила, как петлей. Страстные ее руки так и въелись в его совесть… Он сам накинул себе на шею тугую, горячую петлю воспоминаний.

Ах, пустое все это, пытался успокоить себя Иван Иванович. Может, все-таки решиться и взять слово? Не так давно было — всегда первым выступал. Потому-то и заметили, и выдвинули… На крыльях поднимали вверх, а потом… Беспрепятственно и легко заскользил вниз… Ей сейчас, поди, за тридцать стукнуло… ага, тридцать восемь… А тогда — девчушкой была.

Взял ее за руку и почувствовал, что это рука не девочки, а вполне зрелой, ищущей любви девушки. И хотя оставалось еще в ней что-то детское, напоминавшее подростка, ее рука уже горячо передавала свои желания азбукой Морзе: я женщина, я женщина, я женщина!

Пойдем, пожалуй, ко мне, предложил ей, все равно автобусы не ходят. И она пришла. Глаза прищуренные, стыдящиеся, но пытливые: вы довольны? Я очень хочу, чтобы вы были мною довольны.

Очаровательная и страшная, в своей жажде познать жизнь, молодость.

И откуда все это лезет в голову? — рассердился на себя Иван Иванович. Может, решиться и взять слово? Но я не знаю, что я должен говорить. Очевидно, не надо поддаваться сомнениям, я почти никогда не уступал себе, я был сильным. Но что значит быть сильным? Не раздумывать? Черт! Человек имеет право на размышления. Однако факт остается фактом, и, пожалуйста, не ссылайся на право, я тоже имел право, но… овладеть собою, подчинить разуму сидящего в тебе дикаря, вот что важно. Если бы тогда… А впрочем, я не был пижоном, не искал приключений, другой не удержался бы. Что же он молчит? Прикидывает… Каждый огораживает свой отдельный мирок, что ли? Каждого посадить за свой забор, чтобы он и соседей не видел, чтоб не привлекала чужая жена? Не представляю себе, как можно: отнять у детей мать, у мужа жену, — злодей. Молчит, черт. Впрочем, он вам сейчас скажет, только послушайте: характерами, видите ли, не сошлись, десять лет сходились, а тут вдруг заело, потому что молодая подвернулась. Ничего не попишешь, к жирафу и простуда приходит с запозданием. Нет, парень, за такое надо строго, мы не менялы, а честные люди. Ух, черт, снова забыл! Скорее бы заканчивалось, не то снова будет пилить, что за шахматами засиделся.

— Пора заканчивать, Семен Иосифович, — послышались просящие голоса.

— Попусту время тратим.

— Все равно ничего не сможем добиться.

— Как так — ничего? Мы должны прийти к общему мнению.

— Мы все согласны с вашим мнением, Семен Иосифович.

И это активисты! За чужую спину. Черт! Из-за таких все зло на земле. Бойтесь равнодушных. Они тоже голосуют. За компанию. Монах за компанию обвенчался. У них один голос «запротив». За спиной коллектива, как все. Да здравствует конформность… А почему, почему всегда я должен? Нас здесь шестнадцать человек… Кто-то думает, волнуется, переживает, а другие — «запротив», и пожалуйста: их голоса, видите ли, полноценные. Единогласно, стало быть, товарищи, общее мнение коллектива таково, что… бездумно… Куда иголка, туда и нитка. А надо активно, каждый должен…

— Иван Иванович, может, ты возьмешь слово?

— Нет, нет.

— Да что это сегодня с тобой?

— Я хочу послушать, что молодежь скажет.

Черт! Почему всегда я? Пусть хоть раз кто-нибудь другой, у нас нет штатных ораторов. Я-то могу, конечно, да просто не хочется сейчас. Я хочу быть принципиальным в первую очередь с самим собой. Поплачусь за это? Ничего. Я толстокожий. Вы ни бельмеса не смыслите. Это я сказал откровенно и прямо, может быть, не так сказал, обидно, грубо, но душой не кривил. Куда это годится? Какая-то вытянутая стандартная поза, рука — до самого неба, что-то этакое на «ура!». Задрал голову, а под ногами лужи. Я так и сказал: дорогой товарищ, это парк культуры и отдыха, здесь люди отдыхают, им нужно что-то земное, лирическое, ну, к примеру, влюбленная парочка… Словом, теплота нужна, потому что от нее начинается жизнь. Площадь Любви. Парк Первого поцелуя, Аллея Молодоженов, вся в цветах: японские черешни, сирень и все прочее. Лирику, лирику вдохни в монументальную скульптуру. Ни бельмеса, товарищ инспектор. А оказалось, я ни бельмеса. Вот забыл сказать, черт, опять укорять будет, что в шахматы играл… А работенки-то всей — пару гвоздей вбить. И пожалуйста: Сад Влюбленных. Красота! Зайду по дороге к Левчуку, попрошу молоток и гвозди. Женщины капризны. Да какие там, к черту, шахматы, можешь ли ты мне хоть раз в жизни поверить? Взять слово? Но почему я? Как всем, так и мне, — коллектив. Черт! И я тоже, кажется, приложил руку. Вы что, не с нами? Ну, смотрите, смотрите! Но с чего это я, откуда такое взял? Семен Иосифович действительно болеет за всех, работает как ломовая лошадь, подумать только — всех поднял на высоту, из грязи вытащил, потому-то с нами везде и всюду теперь считаются. А до него — страшное дело. Комиссии, ревизии, заметки в газетах, выматывание нервов. Теперь тихо, полный порядок, все довольны. Когда люди довольны, они молчат. А впрочем, честно говоря, трудно разобраться, ведь обыватели тоже молчат. Гнилое болото берега не мутит. Постой, постой, где-то читал, будто можно воспитать… Коллектив навыворот… Все за одного… Семен Иосифович — за всех. Каждый… гм, черт! Трудно разобраться.