Жизнь мальчишки. Книга 2. Люди и призраки - [34]

В комнату вбежал доктор Лезандер, следом за ним — отец.

— Отойди от него, — приказал доктор и положил руку на грудь собаки.

Потом он достал стетоскоп и послушал сердце Бунтаря. Приподнял веко здорового глаза собаки: тот закатился наверх, так что виден был только белок.

— Держись, приятель, — шепнул отец и взял меня за плечи обеими руками. — Нужно держаться.

— Ну что ж, — проговорил наконец доктор Лезандер, — думаю, что подписывать ничего уже не придется.

— Нет! — выкрикнул я. — Нет! Папа, нет!

— Пойдем домой, Кори.

— Но папа, я же молился! Я просил, чтобы он не умирал. Бунтарь не мог просто так взять и умереть.

— Кори.

Голос доктора Лезандера был тих, но тверд. Я взглянул на него сквозь пелену горячих слез.

— Бунтарь…

Кто-то чихнул.

Звук был настолько неожиданным, что мы все вздрогнули. Словно в гулком выложенном кафелем помещении прозвучал взрыв. Потом кто-то тяжело и хрипло вздохнул.

Бунтарь привстал, из его ноздрей сочилась кровь и пена. Здоровый глаз метался по сторонам, он тряс своей ужасной головой, будто хотел стряхнуть с себя долгий тяжкий сон.

— Мне казалось, он… — начал было отец.

— Но он умер! — Доктор Лезандер был совершенно потрясен, его глаза расширились от удивления. — Майн… Господи боже мой! Эта собака была мертва!

— Бунтарь жив! — крикнул я. Я широко улыбался и радостно сопел. — Он жив! Я же говорил вам!

— Это невозможно! — потрясенно выкрикнул доктор Лезандер. — У него же перестало биться сердце! Он умер.

Бунтарь попытался встать на лапы, но у него не хватило на это сил. Потом сильно рыгнул. Я подошел к своему псу и дотронулся до теплого изгиба его спины. У Бунтаря началась икота, он припал головой к столу и принялся лизать холодную сталь.

— Он не умрет, — уверенно сказал я, перестав плакать. — Я молился, и смерть ушла от него.

— Я не могу… я не в силах… — начал было доктор Лезандер, но больше ничего не смог выговорить.

Дело № 3432 так и осталось неподписанным.

Бунтарь спал и просыпался, вновь засыпал и опять просыпался. Доктор Лезандер время от времени проверял его пульс и измерял температуру, записывая показания в журнал. Спустившись из кухни, миссис Лезандер спросила нас с отцом, не хотим ли мы чая с яблочным пирогом, и мы поднялись вслед за ней наверх, в кухню. Во мне укрепилась уверенность в том, что, пока меня не будет рядом, мой пес не умрет. Мы с отцом выпили по чашке чая с пирогом. Потом отец позвонил маме и сказал, что, похоже, Бунтарь выживет, а мы скоро вернемся домой.

Между делом я забрел в каморку рядом с кухней, где на крючках, вбитых в потолок, висели четыре птичьи клетки, в собственной клетке безостановочно носился в колесе хомяк. Из птиц там жили канарейка и длиннохвостый попугай, две другие клетки были пусты. Канарейка сладкозвучно запела. Вошла миссис Лезандер с пакетиком птичьего корма.

— Покормишь наших пациентов? — спросила она, и я ответил согласием.

— Только давай им понемножку. Они еще не совсем поправились, но скоро им должно полегчать.

— Кто их хозяева?

— Попугайчика принес мистер Гровер Дин. А владелица этой милой канарейки — миссис Юдит Харпер.

— Миссис Харпер? Моя учительница?

— Да, совершенно верно.

Наклонившись вперед, к клетке с канарейкой, миссис Лезандер стала издавать тихие чмокающие звуки. Их странно было слышать, поскольку они исходили от женщины, чье лицо более всего напоминало морду лошади. Увидев корм, канарейка принялась осторожно выбирать себе семена.

— Ее зовут Колокольчик. Привет, Колокольчик, ты мой ангел!

У Луженой Глотки есть канарейка по имени Колокольчик! Вот это да, в голове не укладывается!

— Больше всего на свете я люблю птиц, — сообщила мне миссис Лезандер. — Они так добры и доверчивы, так близки к Богу. Только посмотри на них, на моих крылатых друзей!

Проводив меня обратно в гостиную, миссис Лезандер показала мне набор из двенадцати сделанных из керамики и раскрашенных вручную птичек, аккуратно расставленный на пианино.

— Я привезла их с собой из Голландии, — сказала она. — Сколько я себя помню, они всегда были со мной, эти маленькие птички.

— Они очень красивые.

— Они не просто красивые. Глядя на них, я предаюсь приятным воспоминаниям: я вижу Амстердам, каналы и тюльпаны, тысячи тюльпанов, распускающихся весной.

Миссис Лезандер взяла в руку керамическую малиновку и указательным пальцем погладила ее алую грудку.

— Когда мы бежали, мне пришлось в спешке укладывать чемоданы, и мои птички разбились. Но я склеила их снова, собрала буквально по кусочку. Видишь, Кори, трещины почти незаметны.

Миссис Лезандер показала мне вблизи, как она склеила их.

— Я тоскую по Голландии, — проговорила она. — Очень тоскую.

— Вы собираетесь туда вернуться?

— Кто знает, может быть, когда-нибудь это случится. Мы с Францем много говорим об этом. Даже купили проспекты туристических фирм. Но то, что мы пережили… нацисты и все эти ужасы…

Она нахмурилась и осторожно вернула малиновку на ее прежнее место между иволгой и колибри.

— Не все, что однажды разбилось на части, удается так просто склеить снова.

Послышался собачий лай. Это был голос Бунтаря, хриплый, но уже окрепший. Лай Бунтаря доносился до нас из подвала через вентиляционное отверстие.