Жизнь, которой не было - [22]

- Нашла мой галстук, скотина... - веется возле Митиного уха злой шепоток. - А я в этом галстуке хожу на собрания. И порвала. Напополам своими ручищами. Хороший галстук, весь блестками усыпанный, мне его в поезде подарили...

Игнат Иваныч, выпив "плохой" Феклиной самогонки и как-то сразу окрепнув, говорит о том, что Россию-де никто не "перегнетит", ни одна вражья сила.

- Что Россия? - загадка! - Профессор тоже выпил, губы его лоснятся от жгучей жидкости, кривятся самым забавным образом. Митя удивляется, что человек, глотнувший такой невыносимой дряни, может еще о чем-то и рассуждать. Тракторист даже закусывать не стал, сразу закурил "Приму", выпуская изо рта и одновременно из ноздрей клубы едкого дыма - Фекла поморщилась, замахала ладонями: что же так дымишь, окаянный? - С философской точки мысли, продолжает Профессор, - если тыркнуться малость в экзистенциализм, то все, что нас окружает, в том числе и эти поля, холмы, овраги, - все это есть нелепость, мнимость. - Он тычет дымящей сигаретой в заиндевелое стекло, роняя крошки пепла. - Все: и деревня, и тракторы, и сугробы - зачем все это? Нет ответа... Иногда мне, товарищи, кажется, что я сам вовсе не существую в данной субреальности... Будь вы, ребята, пограмотней, я бы вам растолковал, что истинного движителя для нашей подсознательной жизни нет, есть лишь иллюзия застывшей вечности, которая всегда впереди. Поверх колхозных вялых фактов можно различить лишь слабые контуры объективной действительности. Понятие "красота" ложное. Оно есть фактическая хреновня. Существует, правда, еще одна неосязаемая иррациональная опора - закон! Еще старик Гегель утверждал...

Отец при слове "закон" встрепенулся, открыл глаза. Опухшее лицо его вмиг стало сердитым:

- Если закон моей души - чужой для России, то кто же лишний? Если я вырастил зерно, а потом взял себе полтележки без спроса, то, значит, я вор и меня надо сажать в тюрьму?.. Нет, здесь что-то не так. Никакая партия, даже самая "справедливая", не изменит смысла слова "взять". Поэтому я и закон никогда не станем друзьями. Закон должен обижаться сам на себя за то, что такой гордый и независимый. И откуда он, такой неподступный, возник? Почему он, закон, жестокий и ударяет лишь по мелким людям?

- Да, мы люди из маленькой жизни, - кивает головой дядя Игнат. Седой пух на лысой макушке вздулся жарким воздухом, идущим потоком от печки. - Мы никому не нужны, но и без нас всему на свете крышка.

Помолчали. Джон заворочался на горячих кирпичах, захлопал мокрыми от слез ресницами ржаного оттенка. Опять, наверное, перед ним возник образ умершей бабки. Идиот радостно улыбался, будто видел перед собой не призрак, а живого и самого родного человека. Взрычал и всхлипнул одновременно. Грязная пятерня встопорщила и без того всклокоченные волосы, с хрустом почесала гулкую, как пустая коробка, макушку.

- Баба! Баба! - сдавленно клокочется в бочоночной груди.

ТАНЦУЮТ ВСЕ!

- Доставай, Митек, балалайку! - жмурит глаза Профессор. Поднятые вверх над столом пальцы заранее начинают дергаться, в серых диковатых глазах самого начитанного жителя деревни Тужиловка особый блеск. Помимо все прочих талантов Профессор еще и природный балалаечник. У них вся порода такая "профессорская" - все не дураки выпить и порассуждать о затейливых вещах. А уморившись говорить о том о сем, требуют подать им балалайку.

Митя вздыхает: воскресные посиделки, как правило, всегда завершаются балалаечной музыкой. Привстав на цыпочки, Митя нашаривает в расщелине под потолком ключ - темный, гладкий, старинной ковки. Подходит к сундуку, вставляет его в замочную скважину - слышится мягкий щелчок. Кто-то из механизаторов смазал замок солидолом, механизм безотказный!

Джон насторожился, смотрит, как Митя обеими руками поднимает тяжелую, выгнутую желобом крышку. Внутри стопками сложены платья, вышитые полотенца, которым, наверное, лет сто, но до сих пор белые, будто сахаром обсыпанные. Вышивка простая: то ли птички, то ли диковинные существа, а вот-вот, кажется, спрыгнут с полотна и пойдут себе разгуливать по стенам.

Идиот, завидев яркие платья, спрыгивает с печки, чвакает босиком по маслянистому оттаявшему полу. Твердый подбородок, заросший юношеским пухом, зеленым от хлебной и картофельной пищи, ложится на Митино плечо. Дурак шумно втягивает ноздрями запахи мяты, ладана и прочей слежавшейся старины, скулит, чихает несколько раз подряд.

Запустив ладонь под стопку прохладных одежд, Митя нащупывает лаковую деревяшку, холодные струны приглушенно тенькают.

- Баляляйка! - восклицает Джон. На его рыхлой физиономии возникает улыбка, он тянет грязные ладони к инструменту.

- Невостребованность человека как духовной личности мы заменим звуками народного инструмента! - восклицает Профессор, принимая из Митиных рук балалайку. Взял, склонился к ней, загадочно осветляясь лицом. Длинные волосы свешиваются на бледную щеку спутанными косицами. Кисть правой руки напрягается, пальцы вздрагивают, застывают над струнами. Не играет Профессор, откинулся задумчиво спиной к стене, смотрит в пустоту обиженным младенческим взглядом. - Но жизнь моя, товарищи, еще не кончилась! Я пытаюсь понять чернозем, я хочу, чтобы он заговорил моим голосом...