Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви - [2]

Ясно, что в подобной ситуации Костиной матери не осталось ничего другого, как принять на себя нелегкие обязанности главы семейства. Она умела просить и требовать, добывать и менять, одалживать, экономить и перешивать. Она никогда не сомневалась в непогрешимости высшей власти, в справедливости и целесообразности существующего порядка вещей и свято верила любому печатному слову, особенно газете «Труд» и журналу «Работница». Отечественную картошку она предпочитала заокеанской тушенке, по слухам изготовленной из обезьяньего мяса.

Ранний период Костиной жизни ничем особенным, кроме детских проказ и недетского упрямства, отмечен не был и впоследствии совершенно выветрился из его памяти. Не будучи вундеркиндом или хотя бы акселератом (о подобных чудесах в ту голодную пору и слыхом не слыхивали), а, наоборот, страдая легкой формой рахита – последствием послевоенной разрухи, империалистической блокады, козней космополитов и происков недобитых вредителей, – маленький Костя поначалу развивался довольно туго. Когда другие дети его возраста уже лепетали всякую милую чушь, он выговаривал только три слова: папа, мама, мясо. Относительно связно мыслить и испытывать чувства более сложные, чем голод, холод и позывы на горшок, он научился примерно так к годам четырем-пяти. Последствия этого вскоре не замедлили сказаться как в местном, так и в глобальном масштабе.

Первое, пусть и неодушевленное существо, к которому он испытал сердечную приязнь, была плюшевая обезьянка, лупоглазая и бесхвостая. (Отца и мать в расчет можно было не принимать. В то время оба они были для Кости чем-то незыблемым, существующим извечно, как небо, солнце и земная твердь. Согласитесь, что вещи подобного порядка начинают ценить только после того, как они исчезают или становятся недоступными.)

На киноэкранах страны тогда гремел американский многосерийный фильм «Тарзан», захваченный в качестве трофея у немцев. Неудивительно, что игрушечная обезьянка получила имя Читы, верной спутницы мужественного, хотя и малоразговорчивого героя. Костя засыпал только в ее обществе и соглашался есть только в ее компании, при этом в связи с отсутствием бананов Чита всегда наделялась кусочком вареной картошки.

Однажды, играя в одиночестве на пустыре, некогда являвшемся центром города, где среди золы и кирпичного крошева можно было найти немало занятных предметов, начиная от жутковатых на вид лошадиных противогазов и кончая неразорвавшимися минами, Костя был вынужден отлучиться на минутку в ближайшие кусты. Чита осталась дожидаться его за низенькими стенами песочной крепости, столь же уязвимой для козней коварного врага, как и знаменитый укрепрайон, взорванные доты которого торчали на всех окрестных высотках.

Вернувшись, Костя застал картину настолько неправдоподобно-страшную, что вначале даже не смог поверить в ее реальность и некоторое время старательно моргал глазами в надежде прогнать кошмарную галлюцинацию.

Двое балбесов, на рожах которых отчетливо читалось, что они второгодники, курильщики махорки, разорители садов, обидчики малышей и мучители кошек, играли беззащитной Читой в футбол. Естественный страх, а может быть, и врожденное благоразумие не позволили Косте очертя голову броситься на выручку приятельницы, зато его вопли были столь отчаянными (сам Тарзан мог бы позавидовать их звучности), а слезы такими обильными, что оказавшийся поблизости одноногий инвалид дядя Боря не только спас обезьянку, но даже накостылял – в буквальном смысле – жесткосердным юнцам по загривкам.

Потрясение, пережитое Костей, осталось в его памяти надолго. Существует мнение, что детская душа отходчива, однако он возненавидел обидчиков Читы глубоко и надолго. Столь искреннее и сильное чувство не замедлило принести весьма своеобразные плоды. Уже на следующий день тот из несовершеннолетних бандитов, который, стоя меж двух чахлых березок, изображал из себя вратаря Хомича, получил первую в своей жизни положительную оценку, чему и сам был несказанно удивлен. Учебный год он закончил без двоек, и, хотя безобразничать не перестал, это ему необъяснимым образом всегда сходило с рук. Уже много позднее, став известным в своих кругах вокзальным вором, он прославился прямо-таки необычайным фартом. Даже когда за случайную мокруху суд подвел всех его подельников под вышку, он отделался смешным сроком – десяткой. В зоне его не брали ни нож, ни цинга, ни холод, ни пули конвоя, и погиб он тоже счастливо – тихо уснул, упившись политурой.

Его напарнику, в том коротком футбольном матче изображавшему центрфорварда Федотова, а следовательно, совершившему куда более отвратительный проступок, в жизни повезло значительно больше. Неизвестно за какие заслуги он вскоре был принят в Суворовское училище, что послужило началом его военной карьеры. Полтора десятилетия спустя, жарким августовским днем в предместьях Праги, когда непонятно чем недовольная толпа попыталась камнями и палками остановить колонну «Т-64», чадившую последними литрами солярки, ему, тогда уже командиру танкового батальона, казенником орудия проломило верхнюю часть грудины. Благодаря этому лже-Федотов получил боевой орден и все преимущества инвалида войны: приличную пенсию, квартиру с телефоном и доступ к столу заказов лучшего гастронома. Да и работа ему досталась завидная – при картотеке в учетном отделе военкомата. Все районные руководители – мужчины и даже отдельные женщины – числились в ней кто офицером, а кто и просто рядовым запаса. Теперь, если бравому отставнику, к примеру, желательно было отовариться осетровым балыком или черной икрой, он, не суетясь понапрасну, посылал директору соответствующей торговой точки повестку, в которой тому предписывалось в кратчайший срок выбыть на трехмесячные курсы химиков-дозиметристов в Оренбургскую область. Повестка, естественно, пропадала втуне, зато вожделенный продукт незамедлительно обнаруживался в холодильнике бывшего дворового хулигана, даже не подозревавшего, что все его счастье проистекает от нескольких молодецких ударов ногой, некогда нанесенных по рыжему игрушечному зверьку непонятно какой породы.