Жизнь коротка, как журавлиный крик - [79]
— Чудес — не бывает! — учили, помню, меня, только — только пришедшего в «завы» редакции художественной и детской литературы краевого книжного издательства, опытнейшие — с четвертьвековыми стажами! — редактрисы. И тут же — без всякой паузы, не через многоточие даже, а через запятую, продолжали с авгуровыми улыбками, обращаясь уже друг к другу: «А помнишь…» — «А помнишь?..»
— «А помнишь!..».
Нет, чудес, конечно, не бывает. Но случаются они довольно часто.
Айтеч про то не знает, но не дадут мне соврать те из моих коллег, кому я надоедал, держа в руках десяток машинописных страничек:
— Нет, ты только посмотри!.. Вот этот абзац. А эти строчки!..
Это я после того, как накануне вечером «Салеха и Ганку» прочитал.
Всерьез с Айтечем мы в августе (в том самом, трижды клятом…) девяносто первого познакомились. Сразу же после контрреволюционного переворота. Повели мы с ним на страницах «Вольной Кубани» так называемые беседы (надо же было хоть что‑то в противовес негодяям делать), пытаясь называть события вокруг нас собственными их именами, — так, как мы их понимали. Были предельно честными перед собой, а значит — и перед земляками — читателями. Это были смелые статьи, и я решаюсь сказать здесь об этом потому, что тон в них задавал, насыщая их энергетикой честного гражданственного слова и профессиональной мысли социолога, — Айтеч.
Лет пять прошло после того августа.
— Слушай, Юра… — звонит он однажды вечером. — Я там рассказ, кажется, написал.
— А вот этого не надо! — живо откликнулся я. — Доктор наук!.. Профессор!.. Вполне приличный человек!.. И — рассказ. Зачем — рассказ? Почему — рассказ? Хорошо ли это?
Увещевал я его, поверьте, долго, не давая вставить и слова в свое оправдание, и очень, разумеется, всерьез.
Знаю я этих ученых мужей с их «рассказами»! Две — три реплики диалога (которые — «ни в балет, ни в Красную Армию») в статью ученую втиснут — и «рассказ»! Как бы не так.
И все же от кого — кого, но от Айтеча такого коварства я не ожидал. С тем и взял: «Но пасаран!»
Ладно: читаю.
Читаю… Да Боже ты мой! Не повесть — нет, не роман даже (их каждый — всякий, кто очень захочет, может сочинить), а — Рассказ. Рассказ!
Настоящий. Сюжетный. Авантюрный даже. И герои — живые, родные мне (потому и родные, что живые!); и легко их отличаешь друг от друга; и разговаривают они друг с другом — а значит и со мной, читателем — теми словами и с теми интонациями, которые единственно у них и возможны: при этих своих лицах и своих характерах.
Словом, напечатали мы с Айтечем «Салеха и Ганку» в очередном номере газеты. Я, видит Бог, как ее редактор — с особым к этому факту почтением: на одной мы с ним, с Айтечем, земле живем, под одним небом; и жить здесь в мире и его Тимуру, и моей дочке Маше, — и куда ж ему, черкесу, первое свое по — настоящему литературное детище и отдать, как не в казачью газету?!
Когда газета с рассказом вышла, мои домашние Айтеча еще больше полюбили. (Интересное дело: с чего бы это его все любят? — даже те, кто считает себя его противником…) И мне, чтобы отвратить его от дальнейших попыток транжирить драгоценные профессорские досуги на литературные упражнения, ничего не оставалось, как воззвать к его разуму:
— Ты это прекрати, Айтеч! Ты больше ничего не пиши. Давай
мы этот твой рассказик книжечкой издадим? Слева на страничке — текст, а рядом — рисуночек. Легкий, карандашом. Десятка два рисунков. Здесь же у тебя всё есть для художника, чтоб вот такие рисунки сделать! Все детали для них есть. Аул; Горы; Лица крупным планом… Всякие лица! И — книжечкой. А?.. А больше — непиши: не искушай судьбу. Хорошо, Айтеч?
Все было, как я и ожидал. Звонит — месяц спустя, опять же вечером.
— Слушай, Юра… Я твой соцзаказ выполнил: еще один рассказ написал.
Я сразу уловил разницу в звонках: если в первый раз — «кажется рассказ», то во второй — без всяких эпитетов: «рассказ». Вот она, гордыня: что с человеком делает!
Потом была «Переправа». Был «Последний танец»… Известное дело: увяз коготок — всей птичке пропасть. Эх, Айтеч! Писателей в одном Краснодаре — стаями друг за другом ходят (и терпеть друг друга не могут), а докторов социологии…
Про то, что (и как) пишет Айтеч, можно сказать двумя привычными общежитейскими формулами: «Все это он придумал настолько хорошо, что подобного в жизни и быть не может» — и: «Все настолько жизненно, что ничего подобного и не придумаешь». И это только кажется, будто обе эти формулы исключают друг друга. Наложенные одна на другую, они одно только и засвидетельствуют: то, что на Кубани родился (именно так, как в древнерусском языке: родил ся т. е. сам себя и породил) просто хороший писатель.
С чем я и поздравляю и братьев — адыгов, и лично себя как читателя, и всех иных кубанцев.
Ну а все эти его профессорско — докторские звания… — что поделаешь, возьмем его на поруки. Были и до него прецеденты.
А Салех — вот он: живой. И Ганка жива. А как же?
Покудова мы живы, и они живут.
Юрий Макаренко.
Что делать, если Лассо и ангел-хиппи по имени Мо зовут тебя с собой, чтобы переплыть через Пролив Китов и отправиться на Остров Поющих Кошек? Конечно, соглашаться! Так и поступила Сора, пустившись с двумя незнакомцами и своим мопсом Чак-Чаком в безумное приключение. Отправившись туда, где "розовый цвет не в почете", Сора начинает понимать, что мир вокруг нее – не то, чем кажется на первый взгляд. И она сама вовсе не та, за кого себя выдает… Все меняется, когда розовый единорог встает на дыбы, и бежать от правды уже некуда…
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!