Жизнь коротка, как журавлиный крик - [44]

Я не знаю, до чего бы меня довел этот темп, если бы в нашу комнату не вошли два человека. Один был огромного роста, другой — коренастый, явно старше первого, уже в преклонных годах. Мы встали, приветствуя их. Их провели на почетное место, и «великан» сразу и негласно стал тамадой, оттенив и затмив сухопарого бюрократа. Помню, что и руки «великана» были огромные. Когда он локтями облокотился о стол с одной стороны, его ладони свисали с другой стороны стола. В отличие от первого тамады он был немногословен, но по каждому поводу обращался с вопросом к тому, с кем пришел.

Тамада — «великан» вскоре перевел на него внимание всей публики. И жестом, и мимикой, и короткими замечаниями новый тамада давал понять, что разговор других не интересен на фоне того, что может сказать его приятель, которого, как вскоре я узнал, звали Магометом Баговым.

Лицо Багова было цвета темно — кирпичного. Такие лица я встречал у бывалых людей — лица, холодом и ветрами вымороженные, солнцем высушенные, навсегда приобретшие один и тот же цвет, в любой ситуации не меняющийся. Крупные черты лица, большие черные брови и приятный бас. Все это сочеталось так, что старик сразу притягивал внимание мужественным обаянием. В свои семь-, десят пять лет (возраст его был назван кем‑то из компании) он всю ночь до рассвета, пока длилось наше застолье, пил водку и курил «Приму». И никак это не сказывалось ни на его внешнем виде, ни на его рассказах.

Публика, почувствовавшая весомость прибывших мужчин в прямом и переносном смысле, сразу высказалась за то, чтобы сказал тост Магомет. Мне трудно перевести с адыгского языка все обороты, оттенки и выражения его речи. Скажу лишь, что его тост с полным правом можно бы рекомендовать студентам факультета адыгского языка и литературы как образец ораторского красноречия. Я редко встречал таких мастеров адыгского слова, которые, как

Магомет, могли опираться на глубинные пласты нашего языка, извлекать из него все новые возможности, которые кажутся беспредельными. Любая глубина философской мысли и любой оттенок ярчайшего юмора можно передать при таком владении языком.

Магомет говорил стандартный тост за счастье молодоженов, но как он говорил! Я уверен, что если мы, адыги, все могли бы говорить на языке такого качества, то поднялись бы на несколько ступеней культуры. Когда далее я буду вспоминать рассказы Багова, прошу меня извинить за то, что буду их пересказывать своим языком.

Следующий тост был предложен очередным оратором за отца жениха, которого среди нас не было. Запомнились из тоста такие слова: «Каждое утро выходя из дому, молил Аллаха, чтобы он предохранил его от любых возможностей обидеть кого‑либо. Ложась спать, перед сном он делает самоанализ проведенного дня — не сотворил ли он какого‑либо зла…».

Когда мы выпили за сказанное о хозяине, один из присутствующих отметил, что да, действительно хозяин очень придирчив к себе, да все слишком, как и Магомет Багов. Но их доходящая до странности честность ничего им не дала: ни богатства, ни новой крыши над головой. Тамада — «великан» повернул лицо к Багову и обратил на него вопросительный взгляд. Магомет запрос тамады понял и так парировал:

— Я знаю, Ибрагим, что ты построил великолепный двухэтажный дом. Да пошлет Аллах тебе в нем счастливую жизнь. Но, скажи мне на милость, ты сделал там двери и окна, способные не пропускать в дом несчастья и болезнь?

— Таких дверей и окон еще не придумали.

— Тогда в чем принципиальная разница между моей хижиной и твоим дворцом? — спросил Магомет.

Мнотие засмеялись.

— Я не такой бескорыстный, как ты думаешь, — продолжал Магомет. — Мы все стремимся быть лучшими среди равных. И я, движимый этим чувством, первый в ауле сделал себе забор из штакетника, первым накрыл крышу шифером, первый в ауле купил себе радиоприемник.

— В свое время это были главные признаки благосостояния семьи, — напомнил всем тамада.

— А дальше? А телевизор, а автомобиль почему не приобрел?

— Дальше эти приобретения были не доступны таким простым

работягам, как я. Это потом, когда стали заниматься помидорами, появилась такая возможность. А тогда такие вещи могли иметь только начальники. При упоминании о начальниках оживился мой друг Малич.

— Знаешь, Магомет, я ни разу своими ушами не слышал твой рассказ о том, как ты хотел стать начальником, но тебе не позволили. Мне другие рассказывали, но хотел бы от тебя услышать.

Первый рассказ Магомета Багова.

— Хотел действительно стать начальником, вроде и заслужил,

— начал свой рассказ Магомет, — но оказалось, что я ошибался. Заслужил тем, что, как и ты, Малич, воевал, и притом здорово. Немец гнал нас вначале, когда у нас не было техники и оружия. Потом, когда и у нас кое‑что появилось и мы лучше присмотрелись к немцу, то погнали так, что гнали не останавливаясь. Я так старался, что у меня автоматы изнашивались и приходилось брать новые. Так и я их гнал через Венгрию, Австрию, короче — до края земли. Дальше была бескрайняя вода — море — туда и загнали мы немцев. Тогда я сказал себе: «Магомет, ты хорошо повоевал, смел врага с земли, загнал в воду, пора и домой возвращаться». Еду, думаю и говорю про себя: «Раз ты, Магомет, так здорово справился с немцами, то должен стать каким‑нибудь начальником, конечно, большим». Но я в мирное время выше секретаря райкома начальника не видел и потому решил, что такую должность и займу. Наконец, приезжаю в свой Шовгеновск, захожу в райком, подхожу к кабинету первого секретаря и думаю: наверно, все годы войны этот кабинет пустовал, пора и за работу браться. Открываю дверь и с изумлением вижу — сидит в кресле первого секретаря плюгавый Чундышка Мос. Туберкулезник несчастный. Он еще с молодости был и болезненный, и грамотный. Эти два его качества были взаимосвязаны. Он был грамотен, потому что вечно лежал и читал книги.