Жизнь. Книга 3. А земля пребывает вовеки - [20]

– Как ты худеешь, Мила! У тебя теперь такие хрупкие руки.

– Представь, это только кажется так. Я сильная. Я ведро воды свободно приношу по лестнице. Хочешь, сожму твои пальцы – и ты увидишь сам. – Но она ограничилась только словами и не стала на деле доказывать свою силу.

– Что заставляет тебя так таять, так меняться на наших глазах? – спрашивал он с нежным участием.

Губы её задрожали, и она не ответила. Удар грома и вспышка молний ответили за неё. И снова стало темно. Шум дождя, такой мирный, такой приятный, как всегда – как прежде, как прежде! – разливал успокаивающую человека музыку. И вот тогда, в темноте, Мила решилась спросить:

– Скажи мне, Дима, ты не слыхал ли чего о Жорже Мальцеве?

– О нём? Как же! Слыхал.

– Что именно? – спросила она, замирая.

– Как всегда, о нём только необыкновенные вещи. Начать с его преступления. Ведь как это случилось! Ты помнишь, какой человек был этот Линдер? Собака, конечно, наш Егор был прав. И вот уже теперь, скрываясь, в бегах, встречаю я одного офицера того же полка, и он мне рассказывает. После того, как Линдер был всенародно бит, честь требовала, чтобы он ушёл из полка. Ждали этого, но не дождались. Сестрица Линдера, оказалось, была одной из особых любимиц Распутина – то-то он всё и твердил, что напишет в столицу, – она и оказывала, где нужно, давление. И, вместо порицания, стали Линдера похваливать: примерный служака, идеал дисциплины, и не увольнение его ждёт, а повышение. И вот молодые офицеры полка, кто ещё не был в годах и не думал о карьере, составили заговор – застрелить Линдера. Знаешь, был, конечно, и революционный душок среди тех молодых офицеров. Когда стали бросать жребий, конечно, Мальцеву выпало застрелить. Было в нём всегда что-то роковое, в этом Жорже. Он и выполнил. Остальное понятно: и его молчание на суде, отказ от объяснений, полное отсутствие мотивов, а также, что тогда всех удивляло, перемена отношения к нему со стороны молодых офицеров – до того ничьим любимцем он не был, а тут вдруг прямо культ мальцевский образовался. Ты, конечно, не могла этого знать, но многие удивлялись такой перемене, не зная, чем объяснить. Да и правду надо сказать, показал он большую силу характера всем своим поведением на суде.

– И только?

– То есть как – и только?

– Я хочу спросить…

Сердце Милы билось так сильно, что от его ударов она опускалась, как-то оседая, почти теряя сознание. Она хотела встать, выпрямиться, вздохнуть глубоко, но недоставало силы. Она пробовала отодвинуться и почти упала на другую сторону дивана. Но надо было узнать всё, и теперь же. Медленно она выговорила:

– Разве не было других поводов?.. Тут шли слухи… был роман между ним и Сашею Линдер…

– Вздор, конечно. Никакого романа не было. Но знаешь, чем-то этот человек был всем нам чужд. Я его терпеть не мог почему-то.

– Не говори… Дима, не говори так… Он был моим женихом… когда-то, – произнесла Мила. Голос её всё падал, и слово «жених» было скорее угадано, нежели услышано братом.

– О, Мила, прости! Но как странно, как странно: я совершенно забыл об этом. Я не вспомнил бы сам, пожалуй… Боже, что делается с нами! Как мы живём… чем это всё кончится…

Мила обняла его.

– Не будем, Дима, не станем смущать ничем эти минуты покоя. Если б ты знал, какой мир сейчас в моём сердце! Шумит дождь… Нет, как он шумит! Как хорошо он шумит!

Мила не спала в эту ночь. Когда Димитрий ушёл к себе и все остальные давно спали, она всё оставалась на балконе.

Она узнала! Конечно, это не было счастьем. То, что она узнала, было радостью только, но радостью бескрайней, без границ: она была любима Жоржем, и Жорж был героем. Он всё принёс в жертву тому, что считал делом чести. Так и надо. Так и должно быть. Именно теперь, когда она увидела, сколько вокруг было трусов, лицемеров, предателей, – именно теперь жертва во имя принципа чести восхищала её. Прав ли принцип, нет ли, Жорж всем пожертвовал для него. Герой! Она недаром его любила! Он стоил и любви её, и её страданий…

Буря давно промчалась, и ветер улёгся, и дождь падал редкими каплями, а она, прижавшись к колонне, всё стояла на балконе. Она не могла уйти с места, где испытала такую радость.

Яркая луна, словно наспех выпрыгнув из-под края быстро бегущей тучи, вдруг осияла свежий, душистый, только что омытый мир. Мила всё стояла на балконе. Серебристые пятна лунного света, словно резвясь, перемещались по стенам и полу балкона. Глядя на них, Мила думала: «Теперь уже во всё я способна поверить – и в то, что он жив, что вернётся, что встретимся… Где препятствия? Их нет. Всё, всё возможно».

Скрылась луна. Начинался рассвет. Взошло солнце.

Мила спустилась в сад. Всё сияло росой, всё блистало каплями дождя. Она зажмурила глаза: «Я ещё никогда не видела мира в таком сиянии. Боже мой, какое лучезарное утро!»

Она пошла в парк. У ствола старого дерева белела группа маленьких белых грибков. «Какие милые! Их не было здесь вчера! Когда человек печален, кажется, что мир мёртв. А жизнь ведь в нём идёт беспрестанно!»

Грибки казались ей милыми и драгоценными. «Боже! Как я всему радуюсь!»

Глава VI

«Услада» опускалась, неуклонно теряя своё великолепие и свою аристократическую обособленность. Давно уже не было в ней ни лошадей, ни собак, ни птиц. Оранжереи стояли пусты, зияли их выбитые окна, и последние цветы и кусты роз были вырваны с корнем Полиной для празднеств. Ни весной, ни зимой никто не убирал парка, не очищал дорожек в саду. Клумбы потеряли форму, были затоптаны «революционными группировками», приходившими в усадьбу на пикники. Кто-то рубил по ночам деревья в парке, и Головины не выходили на звук топора.