Жизнь как песТня - [15]

– Не согласится! – уверенно сказал я. – На «Волгу» он не наскребет. Ему «Москвич» подавай.

Затянув потуже ремни, мы постучались в капитанский кабинет. Он добродушно похлопал Валеру по плечу и спросил ласково:

– Явился, ебть?

– Значит, так, товарищ капитан, – начал отчитываться Валера, – мать поговорила с кем надо, объяснила ситуацию, те пошли навстречу, так что можете вашу «Волгу» хоть завтра забирать.

– Как «Волгу»? – опешил Чумаков. – Почему «Волгу»? На хрена «Волгу»? У меня и денег-то на нее нет. Мне «Москвич» нужен.

Я оказался прав. Со свободной наличностью у капитана было туговато.

– «Волга» еще какая-то, ебть! – возмущенно бормотал он.

По всему было видно, что ему и слово-то это неприятно – «Волга»!

– Ну, что же поделаешь? Нет пока «Москвичей», – включился я. – Где же их взять, если нету? Правда, обещали, что через полгода могут быть, но знаете, как бывает…

– Через полгода? – обнадежился капитан. – Ну, полгода – это еще полбеды. Полгода можно и подождать. Не срок – полгода-то, ебть.

– А как с Валерой? – осторожненько спросил я.

– А что с Валерой? А ничего с Валерой, – похохатывал капитан, – посадим его на тарелки. Будет в тарелки бить. Какой же оркестр – без Савельева. В смысле, без тарелок. Тарелки есть важнейшая функция духового оркестра. Ведь так, Савельев? А, ебть?

Савельев, в знак согласия, мотнул головой. Так была получена долгожданная отсрочка.

Поутру мы выстукивали на плацу бравые марши, а вечерами, закрывшись в каптерке, попивали потихоньку водочку-заразу и вспоминали завистливо гражданскую жизнь. Само собой понятно, что, собравшись через полгода в очередную автомобильную командировку и благополучно вернувшись обратно, Валера с грустью вынужден был доложить капитану, что с «Москвичами» по-прежнему напряженка, но директор клятвенно обещал и даже божился (здесь Савельев, по-моему, перегнул палку), что через три месяца, может быть, что-то и проклюнется.

Чумаков выслушал внимательно, ругнулся своим излюбленным «ебть» и поверил.

А что ему оставалось делать? Прошло еще три месяца, потом еще три, и еще три, и так бы и докатились мы на вожделенном капитанском «Москвиче» до самого дембеля, если бы не вожжа под хвост. Я устал. Я устал и решил отдохнуть в госпитале. Сказав Чумакову, что у меня заболели зубы, я отпросился на несколько часов, а вернулся через три недели. Ко времени описываемых событий я уже принимал самое активное участие в ансамбле при Доме офицеров и, более то-го, стал местной «звездочкой». Не было в дивизии человека известнее меня. Второе, по известности и значимости, место занимал сам командир дивизии – генерал Пилевский. Согласитесь – почетное соседство. Используя свою популярность в корыстных целях, я пришел к знакомому хирургу, честно изложил ситуацию и попросился отдохнуть. Знакомый хирург охотно пошел навстречу, и с диагнозом «острый аппендицит» я был положен в хирургическое отделение. Но через день знакомый хирург передумал, и в моей истории болезни появилась еще одна запись: «Мениск коленной чашечки правой ноги». А еще через день я получил от капитана письмо, которое храню и по сей день как образец эпистолярного жанра, как венец человеческого мышления, как праздник русского языка, наконец. Даже потеряв, я бы все равно хранил его в своей памяти. Потому что такое невозможно забыть. Потому что, закрывая глаза, я всегда вижу каждую букву, каждую запятую, каждую каллиграфическую загогулину.

«Послушайте, вы, – писал Чумаков, – будь я даже гидроцефалом (слово-то какое нашел), каковым, как я наслышан, вы меня считаете, то и тогда я бы сумел понять, что больные зубы, аппендицит и мениск – вещи совершенно несовместимые. Ваши долбаные защитнички от медицины, эти сраные докторишки, загребли вас с одной целью – они хотят, чтобы вы за время вашей сраной болезни смогли помочь их госпитальной самодеятельности, и все это лишь для того, чтобы подорвать самодеятельность полковую, которой я имею честь руководить. Тем самым эти засранцы жаждут низвести меня до уровня сраного дирижеришки сраненького оркестрика. И вы, многоуважаемый, поспешествуете им в этом сраном деле. Но ни хрена ни у вас, ни у ваших сраных эскулапов не получится. Не на того напали. Так что выбирайте одно из двух – либо вы сейчас же прекратите заигрывания со сраным госпитальным начальством, либо одно из двух. В случае же отказа и вам, и вашему сраному благодетелю п….ц. Это я вам гарантирую и как офицер Советской Армии, и просто как интеллигентный человек».

Вы, конечно, заметили, что чаще всего Чумаков употреблял слово «сраный». Очевидно, именно оно в момент напи-сания письма больше всего соответствовало душевному состоянию капитана.

Пакет мне вручил вестовой Витек. Он был по-телеграфному краток.

– Шеф взбешен. Возвращайся.

– Что я, с ума, что ли, сошел? – ска-зал я, зная своего милого начальника как облупленного.

В минуты гнева он мог невзначай и табуреткой шибануть. А мне вовсе не хотелось, чтобы в моей истории болезни появилась еще одна запись – пролом черепа тупым предметом.

– Никуда я не пойду. Да и куда я пойду с больной ногой?

Витек укоризненно покачал головой: