Жизнь и время Гертруды Стайн - [104]

В своей книге Les Precieux Бернар Фей уделил дружбе с Гертрудой отдельную главу, символично назвав ее Запах розы[114]. Рассказывая о совместных долгих прогулках и происходивших одновременно дискуссиях, он особо выделяет один момент. Гертруда повернулась к нему, посмотрела прямо в глаза и сказала: «Выложи правду, Бернар, признайся, ты чересчур умен, чтобы не быть евреем». Фей пытался убедить ее в обратном, но безуспешно.

Нечто подобное вспоминал и близкий друг Гертруды Ван Вехтен. Она искала еврейские корни у родителей Авраама Линкольна, что, по ее словам, прояснило бы многое в его карьере[115].

Сэмюэль Стюард оставил любопытное свидетельство — разговор с Гертрудой Стайн, где явственно ощущается латентный отзвук комплекса неполноценности, именно еврейской. Американец Стюард пожаловался, что ему не удавалось наладить контакт с британцами. Гертруда объяснила, что наличие у него шотландской крови делает его в глазах британцев полукровкой, вроде безродной дворняжки. «Высшие классы, — пояснила Гертруда, — и относятся к тебе как к таковому. А низшие классы рассматривают тебя стоящим на низшей по сравнению с их высшим классом ступени». И продолжала:

… У меня прошлое ортодоксальной еврейки, и я никогда не скрывала этого. Когда я отправилась в Англию читать лекции в Кембридже, я прекрасно провела время там, потому что никто не ожидал от меня быть кем-то иным, как еврейкой[116].

Изменилось ли мировоззрение 70-летней Гертруды после Второй мировой войны, можно только догадываться. Но, по всей видимости, кое-что можно выяснить по последним книгам Франция, Париж и Войны, которые я видела — и в последней заметке Рассуждения об атомной бомбе.

В книге Войны, которые я видела[117] она впервые и открыто касается темы преследования евреев, включая упоминание о деле Дрейфуса. Стайн как бы невзначай рассказывает о случае с еврейской женщиной, хорошо известной в парижской среде. При начавшемся преследовании евреев в Париже она с семьей скрылась в Шамбери́. Когда же немцы полностью оккупировали Францию и евреев заставили иметь специальную отметку в документах, женщина явилась в префектуру с просьбой занести этот ‘факт’ (выражение Гертруды) в ее удостоверение. Префект отказался удовлетворить просьбу, поскольку она не смогла представить доказательства своего еврейства! «Таким было большинство французских чиновников», — заключает Гертруда, тем самым предоставляя читателю верить, что в противном случае она сама пошла бы в префектуру. Но посмотрим, как она объясняет причину преследования евреев:

В мире всегда существовало огромное стремление к пассионарности[118], и те, кто преуспевал лучше, обладал лучшими инстинктами к достижению известности, у тех появлялась большая вероятность оказаться преследуемыми, и это вполне естественно (курсив мой, И.Б); здесь, я думаю, и кроется первопричина притеснения избранного народа.

То есть, евреи сами виноваты — сидели бы тихо, ассимилировались, и все было бы в порядке.

Имя Гитлера часто приводится в упомянутой выше книге и, как обычно, одновременно с Наполеоном, старые увлечения не отмирают легко. Однажды для него даже нашлось слово ‘чудовище’. Пытаясь изменить впечатление у тех, кто обладает хорошей памятью и помнит ее оценку довоенного Гитлера, Гертруда отсылает читателя к эпизоду 1935 года. Тогда, во время многолюдного обеда у них дома, она якобы предсказала намерение Гитлера разрушить Германию, поскольку он — австриец, а австриец в сердце своем несет ненависть к Германии. Трудно избежать резкой оценки подобного высказывания 70-летней женщины, полностью оторванной от реальности.

* * *

Благосклонность, проявленная Гертрудой к Гитлеру в 30-е годы, есть результат полнейшей ассимиляции и крайне правой позиции писательницы в вопросах политической власти. Она была республиканкой, не одобряла Новый курс Рузвельта, равно как и всю его политику, боялась социалистов и коммунистов. Политику Рузвельта считала патерналистской[119].

Интеллектуалов не следует допускать к управлению государством: «У них ментальный перекос». Стайн полагала, что интеллектуалам мешают их интеллект, идеи и теории, тогда как при управлении в практической деятельности следует руководствоваться инстинктом: «Лучшими руководителями являются люди, следующие своим инстинктам, а в демократиях это еще более необходимо, чем где бы то ни было». Признавая за ‘саксонским’ элементом стремление к доминированию, она находила истинными демократиями лишь Америку и Францию. И далее: «Что важно, так это соревнование, борьба, интересы, активность, которая заставляет людей жить и получать удовлетворение в соответствии с инстинктами, которые наилучшим образом обеспечивают эмоционально благоприятную атмосферу для каждого индивидуума. Возведение Китайской стены всегда плохо. Протекция, патернализм и подавление естественных поступков и соревнования ведут к скудоумному существованию и стагнации. Это верно в политике, литературе и искусстве».

В 1940 году, когда пал Париж, она писала: «Сколь много я ни напишу, этого будет недостаточно, чтобы подчеркнуть, насколько важно быть консервативным, хранить традиции, чтобы быть свободным. Свобода и эмоциональность в искусстве вполне уживаются с консерватизмом в политической жизни»