Жизнь и труды св. Дионисия Великого, епископа Александрийского - [36]

и ходят путем Его, так как Он Сам сказал: Азъ есмь путь?[387] Мудрец всегда должен направлять умственные очи свои на самого Христа, чтобы не превозноситься при успехе своих предприятий и не скорбеть при неудачах. Правда, человека может смущать мысль, что последняя участь мудрого и глупого одинакова, и потому предпочтение, отдаваемое мудрости, не имеет основания. Но Соломон осуждает эту неуместную мысль, почему и называет неразумным самого себя и всякого человека, рассуждающего таким образом, и самую мысль эту высказывает только в сердце, с робостью, опасаясь справедливого осуждения от всех слушателей своих. Хотя Соломон знал, что и мудрого и глупого одинаково ожидает смерть, однако и здесь он видел разницу между мудрым и глупым, почему и прибавляет вопрос: и како умретъ мудрый съ безумнымъ?[388] Различие между ними заключается в том, что у людей не исчезает воспоминание о том, разумно или неразумно, хорошо или дурно поступал тот или другой человек. Сообразно с этим, мудрый и глупый воспоминаются неодинаково; неодинакова и смерть мудрого со смертью глупого: смерть гр'киниковъ люта,[389] а память праведного съ похвалами, имя же нечестиваго угасаетъ.[390] Но мудрость не только избавляет человека от страха смерти и память его от нареканий, но дает ему право на участие в таинственных брашнах и духовной трапезе. Указание на эти брашна, сообщающие истинное благо душе человека, св. Дионисий находит в словах Екклезиаста: н*Ьсть благо челов'Ьку, но разв'к еже ястъ и тетъ и еже покажетъ души своей благо въ труд'к ея.[391]

Толкование последнего места служит самым ясным доказательством того, что св. Дионисий, подобно своему учителю Оригену, прибегал иногда к мистико-аллегорическому изъяснению слов Священного Писания.[392]Но, по-видимому, он старался избегать крайностей в применении этого метода, от которых не свободен был Ориген. Как мы видели, Прокопий Газский в комментарии на книгу Бытия свидетельствует о том, что св. Дионисий в толковании на книгу Екклезиаста высказался против аллегорического изъяснения библейских замечаний о кожаных одеждах прародителей и о других предметах, находившихся в раю.[393] Это свидетельство подтверждается сохранившимся у Анастасия Синаита отрывком, где св. Дионисий доказывает, что рай следует представлять чувственным, а не духовным.[394] С другой стороны, если сопоставить объяснения св. Дионисия с комментируемым текстом, то легко заметить, что св. Дионисий заботится не столько о выяснении буквального смысла и связи идей объясняемого текста, сколько о раскрытии нравственной мысли, заключающейся в целом стихе или даже в целом иногда довольно значительном отделе. И хотя мы не имеем оснований сомневаться в том, что св. Дионисию известно было учение Оригена о трояком смысле Священного Писания,[395] однако несомненно, что внимание его останавливалось не столько на «телесном», т. е. буквальном или историческом, и «духовном», т. е. мистико-аллегорическом, сколько на нравственном смысле Писания, составляющем, по выражению Оригена, как бы «душу» его. Изъяснение текста весьма часто переходит у св. Дионисия в прямое Нравоучение. Филологические данные, по-видимому, не имели решающего значения в глазах св. Дионисия, и он только изредка останавливается на выяснении отдельных слов текста, но зато всюду приводит параллельные места из книг Ветхого и Нового Завета и широко пользуется ими для определения истинного смысла изъясняемых слов Писания.[396]

Изложенные нами сведения относительно книг «О природе» и экзегетических работ св. Дионисия достаточно ясно показывают, на какой высоте стояло преподавание в Александрийской школе в конце первой половины III в. Языческие школы и представители философских систем должны были серьезно считаться с талантливыми и учеными защитниками христианства. Эти защитники обладали такой широкой эрудицией и так хорошо умели пользоваться своими научными знаниями для опровержения своих противников, что для нас становится вполне понятным успех преподавания их в центре языческой образованности и учености. Вместе с тем, нам становятся понятными до некоторой степени и побуждения тех философов и поэтов, которые «за неимением более сильных аргументов не находили ничего лучше, как возбуждать преследования против христиан и возмущать против них население Александрии».[397]

Оканчивая обозрение жизни и деятельности св. Дионисия до вступления его на Александрийскую кафедру, многие из биографов знаменитого епископа Александрии касаются вопроса о его семейном положении. Поводом к рассуждениям по этому вопросу послужили встречающиеся в творениях св. Дионисия упоминания о «детях». В послании против Германа св. Дионисий рассказывает, что вместе с ним оставили Александрию во время гонения Декия «дети и многие из братьев» (οί παίδες καί πολλοί τών αδελφών).[398] В этом же послании он с особенной любовью говорит об отроке Тимофее (παις Τιμύθεος), которому он посвятил и свои книги «О природе».[399] Но слово παίδες употребляется не только для обозначения детей в собственном смысле, но и для обозначения рабов, слуг и вообще лиц подчиненных,