Жизнь и труды Клаузевица - [22]

Предпочтение Макиавелли Канту

Мы рассмотрели, как реагировал Клаузевиц на минувшую катастрофу в общественном смысле, но как перенес ее он лично, и как отозвалась она на его характере? Нам многие стороны его последующих дум и переживаний станут понятны лишь при допущении, что несчастие 1806 г. произвело на него сокрушающее впечатление. Гармоническая связь личных и отечественных интересов была разрушена. Его характер остался навсегда замкнутым, самоуглубленным, мрачным, не склонным к примирению. Но основная мысль его осталась несокрушимой, она лишь выиграла в устойчивости и силе. Идеи реванша и национальной чести отныне будут сердцевиной его упорных желаний, он отбросит решительно германский космополитизм XVIII в. и крепче привяжется к родине; и этот патриотизм не будет философски расплывчатым и сентиментальным, он будет реален, деятелен, он будет пропитан ненавистью почти циничной, например, к Франции и Польше. Наконец, воспоминание об Йене, в связи с боязнью новых катастроф, внесло в его настроение нервность, недоверие, опасливость, от которых он никогда не излечится. Не покидая областей чистого мышления, которые он так любил раньше, он ближе подойдет к серой жизни, к практике, более преклонится пред Макиавелли, чем перед Кантом. Но и в области практических достижений и личных возможностей его старая самоуверенность значительно ослабнет. Он хорошо, например, сознавал, что опытный врач не стал бы бездеятельно выжидать естественного хода процесса (разумеются какие-либо меры для исправления нахлынувших на Пруссию несчастий), «но, — пишет он невесте[95], — ты знаешь, я не врач и резонирую только из сочувствия».

Конец 1806 г. В конце 1806 г. Клаузевиц должен был покинуть Н. Руппин и, возвращенный вновь к принцу Августу, был отправлен вместе с последним во Францию, сначала в Нанси, потом в Суассон; несколько дней он побывал в Париже.

По-видимому, Наполеон питал вначале некоторые опасения[96], чтобы племянник великого короля в случае неудач французского оружия не стал во главе немецкого народа. Это была несомненная ошибка. Август был горяч и честолюбив, лично был мужественен, но не постоянен, не глубок и обуреваем страстями… Что-либо экстраординарное было ему не по плечу[97]. Как бы то ни было, но «ошибка» Наполеона дорого стоила Клаузевицу и осудила его на 10 месяцев тяжкой унизительной жизни. Письма его к невесте рисуют его мечущимся, подобно раненому зверю, в своей клетке; от высоких мыслей о мести, о возможности побед он падает до признания всей тяжести своего положения. В письмах мы находим такие выражения: «Моя жизнь течет, не оставляя следа. Человек без родины, страшно подумать!» Он сравнивал себя с предметом украшения для какого-либо храма, которое «с разрушением здания утеряло свой смысл и упало до банального употребления». Он часто пытается себя приободрить, собраться с силами, но затем вновь упадает до пассивной меланхолии, напрасно раньше бросив красивую мысль: «Воля человеческая мне всегда рисовалась самой большой силой на земле».

Эта горькая доля пленника усугублялась еще наличностью принца, с которым Клаузевиц был теперь связан одними и теми же цепями неволи. Уже одна беспечность принца, его способность отдаться дешевым радостям жизни, в чаду увлечений Madame Рекамье забывшего все несчастья родины, внушала Клаузевицу тягостное ощущение. Это был его антипод. Около Дон-Жуана великий теоретик и горячий патриот осужден был играть роль Липарелло[98].

Ко всему этому присоединилась постоянная тревога, чтобы принц не сделал какого-либо позорного для себя или опасного для страны шага: «Лишь бы только он ничего не сделал, что могло бы его опозорить как гражданина своей страны»[99].

Его суждения о Пруссии носят теперь оттенок исключительной суровости. «Я ничего не видел (письмо от 2 апреля) за нашу короткую кампанию, что не было бы дурно и жалко (schlecht und erlärmlich)». «Все у нас готовы приняться за свою маленькую повседневную жизнь и, утомленные большими усилиями, которые они совершили, успокоиться во что бы то ни стало… Дух немцев с каждым днем вырисовывается все хуже и хуже. Повсюду наблюдается такая трусость характера и такая слабость убеждений, что хочется плакать». «Если я должен высказать наиболее секретные думы моей души, я партизан приемов наиболее насильственных; я ударами хлыста пробудил бы от спячки это небрежное животное, и я научил бы его разломать те цепи, которые оно разрешило возложить на себя своим малодушием» (1 сентября).

Его мысль работает неустанно

После Тильзитского мира в ожидании своих паспортов, чтобы вернуться в Пруссию, принц Август и Клаузевиц посетили часть Савойи и Швейцарии, Женеву, Лозанну, учреждение Песталоцци в Ивердене (Yverdun) и прожили более месяца в Коппе (Coppet) у Madame де Сталь, со стороны которой Клаузевицу удалось снискать большое внимание. «Она полна ко мне внимания, — пишет он 5 октября, — я сам не знаю, почему». Madame Рекамье, бывшая тут же, не понравилась молодому капитану: «Самая заурядная кокетка» (Eine sehr gewöhnliche Kokette). Клаузевиц много имел общения с Ф. Шлегелем, который внушил ему чтение некоторых старых авторов. В ноябре неразлучная пара вернулась в Берлин.