Жизнь и смерть в благотворительной палате - [6]

- Как вас зовут?

- Венди, - сказала она, - я давно восхищаюсь вашими стихами, Андре. Я считаю, что вы сейчас один из самых больших поэтов.

А малый продолжает трудиться, чмокает и хлюпает, и голова у него прыгает, словно какая-то дурацкая безмозглая вещь.

- Один из самых больших? - спросил я. - А кто остальные?

- Ну, еще один, - сказала Венди. - Эзра Паунд.

- Эзра всегда нагонял на меня скуку, - сказал я.

- В самом деле?

- В самом деле. Слишком старается. Чересчур серьезный, чересчур ученый, а в конечном счете - унылый ремесленник.

- Почему вы подписываетесь просто "Андре"?

- Потому что мне так нравится.

А парень уже трудился изо всех сил. Я схватил его за голову, притянул к себе и дал залп.

Потом застегнулся и налил нам всем вина.

Мы сидели, разговаривали и выпивали. Не знаю, сколько это продолжалось. У Венди были красивые ноги с тонкими щиколотками, и она все время вертела ими, словно сидела на угольях или чем-то таком. Литературу они и впрямь знали. Мы говорили о всякой всячине. Шервуд Андерсон - "Уайнсбург" и так далее. Дос Пассос. Камю. Крейны; Дикки, Диккенс, Дикинсон; Бронте, Бронте, Бронте; Бальзак; Тэрбер и прочие, и прочие...

Мы прикончили обе бутылки, и я нашел еще что-то в холодильнике. Прикончили и это. А потом, не знаю. Я одурел и стал цапать ее за платье, сколько его там было. Показался край комбинации и штанишки; тогда я рванул платье сверху, рванул лифчик. Я схватил титьку. Я схватил титьку. Она была толстая. Я целовал и сосал эту штуку. Потом стал тискать так, что она закричала; когда она закричала, я заткнул ей рот поцелуем, если можно так выразиться.

Я растащил на ней платье - нейлон, нейлоновые ноги, круглые коленки. Я выдернул ее из кресла, содрал эти сопливые трусики и загнал ей по рукоятку.

- Андре, - сказала она. - О, Андре!

Я оглянулся: парень глядел на нас из кресла и дрочил.

Я взял ее стоя, но мы мотались по всей комнате, сшибали стулья, крушили торшеры. Раз я уложил ее на кофейный столик, но почувствовал, что ножки у него сдают под нашей тяжестью. И поднял ее снова, пока мы не расплющими окончательно этот столик.

- О Андре!

Потом она содрогнулась всем телом, и еще раз, прямо как на жертвенном алтаре. Тогда, видя, что она ослабла и не в себе, я просто загнал в нее всю штуку и замер, нацепив ее, как дурацкую рыбу на острогу. За полвека я научился кое-каким фокусам. Она была в обмороке. Потом перегнулся назад и ну долбить, долбить, долбить, так, что гщолова у нее моталась, как у куклы, и она снова кончила, вместе со мной, и, когда мы кончили, я чуть не умер к чертям собачьим. Мы оба чуть к чертям не умерли.

Если берешь кого-то стоя, ее рост не должен сильно отличаться от твоего. Помню, я чуть не сдох один раз в детройтской гостинице. Там я тоже попробовал стоя, но получилось не очень. Я хочу скзаать, что она убрала ноги с полу и обхватила ими меня. А это значит, что я на двух ногах держал двух людей. И это плохо. Я хотел бросить. Я держал ее на трех точках: руками за жопу и членом.

А она твердила: "Ах, какие у тебя сильные ноги! Ах, какие красивые сильные ноги!"

Что правда, то правда, в остальном-то я сплошное говно, включая мозги и все остальное. Но кто-то приделал к моему телу громадные сильные ноги. Без булды. Но от этого детройтского блядства я чуть не сдох - и упор какой-то немыслимый, да еще это возвратно-поступательное движение. Ты держишь вес двух тел. Вся нагрузка ложится на твой хребет и крестец. Занятие убийственно тяжелое. Все-таки мы оба кончили, и я ее где-то бросил. Просто скинул.

А эта, у Андре, стояла на своих ногах, так что можно было и фокусничать - винтом, с поддевом, шибче, медленнй и так далее. В общем, я ее уходил. Положение у меня было неудобное - штаны все время путались в ногах. Я просто отпустил Венди. Не знаю, куда она к черту упала, не интересовался. А когда нагнулся подобрать штаны, это парень подошел и сунул мне в жопу средний палец правой руки, прямой и твердый. Я заорал, обернулся и заехал ему по лицу. Он отлетел.

Потом я застегнул штаны, сел в кресло и стал пить вино и пиво, молча, еще не отойдя от злобы. А они, оправившись немного, собрались уходить.

- Покойной ночи, Андре, - сказал он.

- Покойной ночи, Андре, - сказала она.

- Не поскользнитесь на ступеньках, - сказал я. - Они скользкие, когда дождь.

- Спасибо, Андре, - сказал он.

- Мы не поскользнемся, Андре, - сказала она.

- Счастливо! - сказал я.

- Счастливо! - откликнулись они хором.

Я закрыл дверь. Черт, до чего же приятно быть бессмертным французским поэтом! Я отправился на кухню, нашел бутылку хорошего французского вина, -g.cak и оливки. Принес все это в комнату и поставил на шаткий кофейный столик.

Налил в высокий бокал вина. Потом подошел к окну с видом на мир и на океан. Океан был приятный: он занимался тем, чем занимался. Я выпил бокал, выпил второй, поел рыбок, а потом почувствовал усталость. Я разделся и зале в широкую постель Андре. Пернул, глядя на солнце, под шум моря.

- Спасибо тебе, Андре, - сказал я. - А все-таки ты неплохой человек.

И талант мой еще не иссяк.