Жизнь и смерть Кашмара Маштагаллы - [4]

Рано утром она была уже в больнице. Но было слишком рано, и персонал еще не пришел. Кашмар в палате впал в забытье после инъекции. Она не стала его будить, вышла в коридор и с нетерпением ждала врача. Потом врач пришел, но не имел возможности поговорить с ней, потому что спешил на пятиминутку. Потом пятиминутка длилась сорок минут. Потом врач с заведующим отделением урологии делали обход, и она ходила за ними по пятам по палатам, куда её не пускали, и должна была ждать в коридоре. Потом обход закончился, и она подошла к врачу.

— А если взять у меня почку? — сказала она без дальних слов.

— Что ж, по-моему, это наилучший вариант, — сказал врач. — Вы должны пройти обследование, и если подойдете по всем параметрам, напишете заявление, что добровольно и так далее, и так далее…

— Что и так далее и так далее? — не поняла Наргиз.

— Ничего, — сказал врач. — Простая формальность. Сейчас главное обследование. Паспорт у вас с собой?

Результаты обследования оказались более чем утешительными, и операция по трансплантации почки, учитывая тяжелое состояние больного, которое ухудшалось теперь с каждым часом, была назначена на следующий день. Хирург от Бога, которого хвалил врач, осмотрев больного, согласился делать операцию немедленно, потому что медлить было «смерти подобно», как он выразился. Наргиз было велено придти в девять утра натощак и предварительно прочистив желудок.

Вечером Наргиз сообщила о принятом решение детям.

— Что ты, мама! — ужаснулась дочь. — Как это можно? Разве не нашлось никого другого?

— Что же ты молчала до сих пор?! — рассердился не на шутку сын. — Только перед операцией говоришь…

— Нужно было срочно, очень срочно, — оправдывалась Наргиз, — У папы отказывают обе почки, это опасно, очень опасно, смертельно опасно. Наверно, можно было найти донора, но на это ушло бы много времени, а у нас нет времени, не было времени…

— Я бы отдал свою, — сказал сын решительно и просто, и Наргиз поняла: он не рисуется, это не просто слова, он отдал бы, не раздумывая. — Почему никто со мной не советуется в этом доме?! Я что, посторонний?!

— Нет, сынок, нет, ты не посторонний, ты наш родной, ты наш сыночек, — стала быстро говорить Наргиз, чтобы успокоить его. — Но я никогда бы не пошла на это. И папа не разрешил бы. Умер бы, но не разрешил. Что ты, сынок. Ты молод, у тебя вся жизнь впереди, тебе жениться скоро, что ты, такое мне и в голову не могло придти…

— Да разве можно, чтобы женщина была донором почки для мужчины? — Не отступался сын. — Это же нельзя, а?.. — нерешительно сказал он, приводя как последний аргумент, понимая, что мать ни за что не отступится от своего решения.

— Можно, сынок, можно, — улыбаясь, проговорила Наргиз. — Я все узнала. Все. А теперь пора спать. Мне надо отдохнуть, чтобы завтра хорошо выглядеть, хирург приглянулся…

— Хватит чушь молоть, мама! — прикрикнула дочь. — Завтра, завтра… — произнесла она срывающимся голосом и вдруг, припав к матери, заплакала навзрыд.

Наутро была операция. Кашмара не отпускали боли, и он, не переставая стонал, а на операционном столе, после того как впал в забытье от общей анестезии, ему стали видеться радужные огромные круги, разноцветные, как бывают радуги на весь небосвод, какие приходилось видеть Кашмару в детстве, когда он был еще маленьким Кашмариком. Воспоминания детства, будто анестезию ждали, хлынули потоком на Кашмара. Ему привиделась мама, которая давно умерла и которую все они называли Меме, как обычно называют старшую женщину в доме у них в Апшеронских селах, приснился отец, они оба ему что-то говорили назидательным тоном, будто вдогонку несостоявшемуся много лет назад воспитанию (да и как успеть воспитать столько детей, разве что на своем примере), тон он разобрал, а слова были невнятны, как и воспитание, что получил в детстве Кашмар. Он увидел старшего брата, который был на двадцать два года старше его, и умер три года назад, заменив после родителей всем им, детям отца. Но все видения его были нереальны, окрашены радужными и радостными, жизнеутверждающими цветами радуги, и он многое из своего детства видел так, как хотел видеть сейчас с высоты своего пожилого возраста. Отретушированные картинки детства. Мама намазывала на огромную краюху хлеба масло, а сверху посыпала сахарным песком, который в те годы был неизмеримо слаще и вкуснее, чем сейчас. Порой, это заменяло детям обед. Кашмару масло не нравилось, а сладкое он любил, он ухитрялся соскребать слой масла, переворачивал его и тер сладкой стороной о краюху, а масло охотно отдавал братьям, или сестрам, кто изъявлял желание. Кашмару пять лет и пока они живут в деревне, которая постепенно разрастается в поселок городского типа — Маштага, и в переулке, где живет семья мальчика, по ночам пробегают трусцой стаи одичавших беспризорных собак и ждут, когда маленький Кашмарик высунется из дверей, чтобы растерзать его. Это уже воспитание старшего брата, который любил пугать его и других младших, чтобы они сидели смирно и не путались под ногами. Самый старший родился еще до войны с фашистами, в самое тяжелое и страшное время, когда соседи боялись друг друга, остерегались, что на них могут донести, хотя ничего плохого вроде не делали, но на всякий случай держали язык за зубами, а рот на замке и не говорили лишнего — конец тридцатых, разгар сталинских репрессий… Сельский мясник в мясной лавке, полупустой с говяжьими мослами на крючьях лавке, которую огромная фигура мясника с лихвой заполняла… Поговаривали, что он — человек опасный, что он «их» человек и может донести на кого угодно, может даже оклеветать кого угодно, кто ему не по нраву… Маленький Кашмарик боялся мясника, а тот, словно чувствуя животный страх мальца, каждый раз, завидев его, садистски ухмылялся, будто наслаждаясь страхом мальчишки, и рычал, поигрывая топором в огромных лапищах: «Поди-ка сюда, я тебе яички отрублю, а то у меня мяса нет на продажу!». И добился того, что однажды мальчик описался. И тут мясник расплылся в такой добродушной улыбке, которая сразу преобразила его, сделав совсем другим человеком — добрым, мягким и отзывчивым. Потом он вспомнил жену, забыв, что она лежит рядом, как они поженились и прожили много лет душа в душу, можно сказать. А можно и не говорить, не вспоминать, не врать… Он ей не изменял за все эти годы… Ну, может, однажды только… или два раза… Но не больше… А так жили дружно, как многие семьи, были конечно и разногласия, и споры, и скандалы, но все это в рабочем порядке. А так — вроде любили друг друга, вроде привыкли, притерлись за многие годы… Потом вдруг, порушив яркую радугу, явилась старуха со своим снадобьем. «Говорила, что будет стоять, вот и стоит! Мочу добавлять не забывай, сволочь!» — прокаркала она. Кашмар будто бы пошарил в забытье и обнаружил, что она права: стоял ни с того ни с сего. Потом еще много чего видел он в полусне-полузабытье… Все эти маленькие картинки пронеслись перед мысленным взором Кашмара, как бывает, когда в самые опасные моменты жизни, когда уже думаешь — вот-вот конец наступит, все прожитые годы проносятся мгновенно перед глазами, попутно доказывая, что какая бы жизнь в нашем понимание заполненная и переполненная ни была бы, она перед лицом Бога может уместиться в одно крохотное мгновение, так что не стоит кичиться тем, что вы прожили долгую и значительную жизнь…