Жизнь и слово - [12]

Тут, кажется, все в один голос: даже снисходительнейшие из этих мемуаристов именуют Горковенко (преподававшего, к слову, еще и некоторые разделы физики и химии) ярым приверженцем «долбления и зубрения». Но при том: «Как хлопотал, бывало, он, чтобы выпросить денег на какой-нибудь инструмент! Как торжествовал, когда удалось ему приобрести для класса хорошую гальваническую батарею!» И обмолвка Даля — «ученик знаменитого Гамалеи» — вовсе не к тому, что и Гамалея стучал по кадетским головам табакеркой. Платон Яковлевич Гамалея, в годы Далева учения еще здравствующий, — подлинно выдающийся ученый и педагог, его труды «Вышняя теория морского искусства» и «Теория и практика кораблевождения» долгие годы оставались настольными книгами русских моряков.

Пусть некоторые преподаватели впрямь учили «для виду» — важно, что заставляли (не мешали, во всяком случае) учиться. Лучшие воспитанники корпуса подолгу просиживали над книгами (самым прилежным дозволялось даже заниматься «сверх программы» с девяти вечера до одиннадцати ночи в дежурной комнате), ходили в Горный музей, Кунсткамеру, Медико-хирургическую академию — смотреть опыты, сами засиживались возле инструментов и приборов. На практике и в учебных плаваниях по Маркизовой луже — так «в честь» тогдашнего морского министра маркиза де Траверсе окрестили флотские Финский залив — кадеты определяли широту и долготу, вычисляли точку нахождения судна на карте, вели астрономические наблюдения, составляли подробную опись берегов.

Иные кадеты, конечно, и учились «для виду», но в корпусе было принято гордиться лучшими, знающими воспитанниками — их величали по-старинному «зееманами» (так при Петре на голландский манер именовали лучших знатоков морской науки).

Даль, без сомнения, в числе «зееманов». Обычные его оценки: «отлично хорошо», «очень хорошо», «весьма хорошо», из поведения «ни в чем не замечен» (тоже наивысшая похвала).

…В завтрак и ужин чудаковатый мальчик Даль меняет горячую, с хрустящей поджаристой корочкой булку на ненавидимую кадетами размазню. Он тайком переливает кашицу в припасенную посудину и уносит куда-то. Улучив свободный час, крадется по скрипучей лестнице на чердак. Дымный столб солнечного света, ворвавшийся в слуховое окно, освещает припрятанную за стропилами модель корабля. Даль, присев на корточки, любуется своей работой. Фрегат получается на славу, точь-в-точь настоящий, трехмачтовый; используя кашицу взамен клейстера, он старательно прилаживает ко второму колену — стеньге — средней, или гротмачты поперечную площадку — салинг. Странно: если его застанут за этим занятием, непременно накажут. Ему уже случалось натерпеться страху. Несколько месяцев копил присылаемые из дому двугривенные и покупал кое-какие принадлежности для электрической машины, которую задумал собрать. Больше всего хлопот досталось ему со стеклом: раздобыл на толкучем рынке кусок толстого зеркала, круглил его, обтирал и обтачивал чуть не голыми пальцами. Он закончил эту работу в доме у петербургской родни, куда за примерные успехи был отпущен на каникулы; счастливый, возвращался он в корпус со стеклом под мышкой. И вдруг откуда-то сверху «Брось, брось стекло! О мостовую!» Он поднимает глаза и с ужасом видит в окне над головой грозное лицо одного из корпусных начальников. Он в толк не может взять, как же так: стекло — и о мостовую! А ветер разносит над проспектом: «О мостовую! Сейчас же! Так я ж тебя!» Дрожа от страха, он бросается бежать со всех ног, сопровождаемый громкими ругательствами, кое-как добирается до корпуса и прячет драгоценную ношу в надежное место. Розыски длятся долго: Даль, хоть носом и приметен, а офицер все же узнать его не сумел; мало-помалу «история» затихает, и непослушный кадет собирает желанную машину — вон она красуется теперь в физическом классе… Даль щурится на солнце, перешагивая через стропила, идет к слуховому окну: внизу в гранитных берегах качается Нева, солнце сверкает в ней осколками зеркального стекла. Река неспешно течет к морю — на волю, на простор…

«Не досади малому, не попомнит старый», — наставляет пословица. Забудем на минуту чувства, с какими старый Даль припоминает, как досаждали ему малому. Но если, пренебрегая опасностью, строил модель корабля, собирал электрическую машину, значит, учился не просто с охотой, значит, увлеченно учился.

При выпуске из корпуса нужно было сдать экзамены по арифметике, алгебре, геометрии, тригонометрии, высшей математике, химии, геодезии, астрономии, физике, навигации, механике, теории морского искусства, грамматике, истории, географии, иностранным языкам, артиллерии, фортификации, корабельной архитектуре — не шутка! Кто-то учил всему этому кадетов. И принимали экзамены не свои, корпусные, а специальная комиссия — видные ученые, опытные адмиралы, командиры кораблей.

От доброго кореня добрая и отрасль.

Вместе с Владимиром Далем окончат курс восемьдесят три человека, он по успеваемости — двенадцатый.

Другое дело, что с флотским мундиром Даль скоро навсегда расстанется, морская служба принесет ему неприятности, думать о ней он будет после с недоброжелательством, и науки, пройденные в корпусе, покажутся ему в жизни никак не сгодившимися — «замертво убитое время».