Жизнь и приключения русского Джеймса Бонда - [17]

И вот 21 октября 1810 года дипломатический корпус и все заметные люди из иностранной колонии в Париже получили приглашение на бал в Фонтенбло. До бала, делая обычный обход приглашенных, Наполеон три раза подходил к Чернышеву и на ходу бросил ему несколько милостивых слов. А вечером, уже во время бала, он приказал позвать Чернышева. Потом он уединился с ним, и они долго дружески беседовали. В начале разговора, обращаясь к Чернышеву, как к военному, Наполеон заговорил о последней русско-турецкой кампании. Дело в том, что императора интересовала эта война, истощавшая русские силы, и ему очень хотелось узнать, когда и чем она закончится.

А затем Наполеон вдруг с издевкой спросил:

— Что, ваши генералы очень грабят?

На что, напустив на себя испуганный вид, Чернышев ответил, что подобные безобразия не известны в русских войсках.

— Hy! — усмехнулся император. — Напрасно вы не откровенны со мной. Я отлично знаю, что у вас далеко не так грабят, как у меня, но я не рискнул бы поручиться за ваших командиров авангарда и за казачьих полковников.

После этого Наполеон отпустил Чернышева, наговорив ему много лестного. А на следующий день он пригласил его к себе во дворец и принял в своем кабинете.

На этот раз, вместо того, чтобы морочить голову своему собеседнику, император, наоборот, счел необходимым играть открыто, решив, что в данном случае высшее искусство — это быть дерзко откровенным. И он заговорил об отношениях Франции и России. Он сказал, что между обоими дворами существует некоторая холодность, и это нет смысла скрывать. Он отметил, что, хотя его личные чувства к императору Александру нисколько не изменились, но между ними уже нет ни прежней дружбы, ни прежнего взаимного доверия. Потом Наполеон констатировал, что очень сожалеет о несостоявшемся семейном союзе между ним и юной Анной Павловной, сестрой императора Александра. А потом было заявлено, что «по своему географическому положению Россия рождена, чтобы быть другом Франции». И так далее. И тому подобное…

А кончилось все это тем, что Наполеон передал в руки Чернышева письмо императору Александру. То самое императорское письмо от 23 октября, о котором пишет Альбер Вандаль. В нем говорилось, что мир или продолжение войны в руках Александра, что для этого надо лишь поддержать Францию в экономической блокаде Англии и в конфискации британских товаров и судов.

Отпуская Чернышева, Наполеон, как бы между прочим, сказал:

— Император Александр первый меня понял и только один мог понять, и потому я надеюсь, что он обратит внимание на мое требование во всем его объеме. В таком случае необходимо решительно отказаться от всевозможных полумер, при которых отношения между двумя империями могут продолжаться кое-как год или два, но окончатся непременно ссорой. Но если бы Его Величество неуклонно следовал принятому направлению, не обращая внимания на крики и жалобы купцов, то можно было бы надеяться, судя по тем сведениям, которые я получаю из Англии, что в скором времени мы достигли бы общего мира. Необходимо, чтобы Россия принудила Швецию выполнить ее обязательства в этом отношении. До сих пор я был чрезвычайно недоволен, потому что англичане в Балтийском море запасались у шведов дровами и водой.

Соответственно, Чернышеву было поручено передать на словах просьбу Наполеона, которая заключалась в следующем: одно слово русского царя, в котором Швеция почувствовала бы возможность вооруженного вмешательства, сделало бы больше, чем все свирепые угрозы Франции. Короче говоря, Наполеон просил бы Александра, чтобы он обратился к правительству короля Карла XIII со строгим внушением. Со всеми вытекающими из этого последствиями.

Понятно, что поведение Швеции Наполеон приписывал господствовавшей там анархии и интригам, но он надеялся, что оно изменится, если Бернадот исполнит данное им при отъезде обещание. Но если его обещание было неискренно, и если Швеция к весне не закроет свои порты и не встретит британцев пушечными выстрелами, то Наполеон готов был снова занять Померанию и пригласить русских опять начать войну с Швецией.

— Без этого, — сказал он, — Швеция будет смеяться надо мной.

Следует отметить, что Наполеон не только поговорил с Чернышевым, он еще пригласил в Фонтенбло шведского посла Густава Лагербьелке и в весьма резких выражениях объявил ему, что Швеция должна или немедленно объявить войну Англии, прекратить всякие торговые отношения с ней и конфисковать ее товары, или воевать с Францией, и что он уже дал предписание своему поверенному в делах в Стокгольме потребовать от шведского правительства решительного ответа на это требование.

Приезд в Стокгольм

Чернышев поехал в Стокгольм в последних числах ноября.

Во время переправы через Ботнический залив ему пришлось пробираться между Аландскими островами местами пешком, по чрезвычайно тонкому льду, местами на лодке. Буря задержала его на три дня на одном пустынном островке, вследствие чего он смог приехать в Стокгольм только в ночь с 1 на 2 декабря 1810 года, страшно измученный и полузамерзший.

Приезд Чернышева в Стокгольм оказался неожиданным для Бернадота.