Жизнь и приключения Андрея Болотова - [25]

Не успѣли всѣ узнать, что ханъ расположился у насъ ночевать, какъ всѣ наши судьи ему откланялись, и остался съ нимъ одинъ только я, какъ хозяинъ, и г. Лашкаревъ, что мнѣ было въ особливости пріятно, поелику я получилъ случай не только насмотрѣться на него, сколько мнѣ было угодно, но съ нимъ вступилъ и въ разговоръ. Онъ показался мнѣ еще очень нестарымъ и не болѣе какъ лѣтъ 36 или 40. Собою былъ высокъ, сухъ и худъ, и точно какъ монахъ, весь въ черномъ платьѣ, но видъ имѣлъ пріятный, и всѣ черты лица его означали въ немъ разумъ острый и великій. Онъ сѣлъ тотчасъ для отдохновенія на наше канапе, по обыкновенію нашему, а не по азіатскому, а въ тотъ же почти мигъ камердинеръ его, французъ, поднесъ ему кофе, стоя предъ нимъ на колѣняхъ. Я удивился сему обыкновенію, также и тому, какъ онъ курилъ табакъ изъ трубки, поданной ему послѣ кофе. Сія была обыкновенная глиняная, турецкая, съ предлиннымъ чубукомъ, и ханъ курилъ изъ нея, вставши уже съ канапе и расхаживая по комнатѣ, и особлибость куренія его была та, что онъ, курнувъ не болѣе разовъ трехъ или четырехъ, пускалъ потомъ изо рта такое великое множество дыма, что весь онымъ обнимался, и трубка выкуривалась уже вся и подавали ему чрезъ нѣсколько минутъ уже другую.

Между тѣмъ какъ онъ, куря свою трубку, расхаживалъ по комнатѣ, разговаривалъ онъ съ г. Лашкаревымъ, по- французски, и смѣялся, и шутилъ надъ нимъ по поводу, что случилась съ нимъ бѣдушка, и онъ, подъѣзжая къ Богородицку, упалъ въ снѣгъ, при случаѣ изломавшейся его коляскѣ, и потерялъ свои золотые часы, говоря, что онъ желалъ бы душевно, чтобъ часы его найдены были послѣ какимъ-нибудь бѣднымъ человѣкомъ, которому бы они очень пригодились. Я любовался духомъ, слыша сіи слова, изображающія черту его благодушія, однако не разсудилъ за благо давать имъ знать, что я разумѣю по-французски, а самое сіе и побудило хана, желавшаго вступить со мною въ разговоръ, начать со мною говорить по-русски, хотя сіе не прежде онъ учинилъ, какъ обозрѣвшись и увидѣвъ, что насъ было въ комнатѣ только трое; ибо при прочихъ не говорилъ онъ инако, какъ по-татарски и по французски. Я удивился услышавъ, что онъ изряднёхонько говорилъ по-русски, чего мы до того никакъ не знали. Онъ распрашивалъ. меня, весьма благопріятнымъ образомъ, о нашей волости, о дворцѣ и много кое-о-чемъ о прочемъ. И какъ я примѣтилъ, что былъ онъ весьма любопытный и свѣдующій о многомъ человѣкъ, то мало-по-малу завелъ я его въ разговоры о разныхъ матеріяхъ, продолжавшихся болѣе часа и съ такимъ съ обѣихъ сторонъ удовольствіемъ, что я его душевно полюбилъ. И какъ мнѣ восхотѣлось нарисовать для себя и его видъ и оставить у себя вмѣсто памятника, то, желая ближе его разсмотрѣть и позамѣтить всѣ черты и примѣты лица его, и пришла мнѣ мысль употребить къ тому небольшую хитрость, а именно: я довелъ рѣчъ до нашихъ садовъ и удивительныхъ песковъ мраморныхъ и вздумалъ поднести ему ящичекъ съ наилучшею коллекціею сихъ песковъ въ подарокъ, съ тѣмъ намѣреніемъ, что когда онъ станетъ ихъ разсматривать и имъ дивиться, могъ бы я въ самой близи, держучи предъ нимъ ящичекъ, разсматривать и замѣчать въ умѣ всѣ черты лица его, что мнѣ, по желанію, и удалось. Ибо какъ онъ любопытенъ былъ пески наши видѣть, то побѣжалъ я тотчасъ въ свой кабинетъ и принесъ ему свою коллекцію, которую многія минуты разсматривалъ онъ съ особливымъ любопытствомъ и удовольствіемъ, и признавался, что составляютъ они самую рѣдкость въ натурѣ; а я между тѣмъ имѣлъ довольно времени разсматривать черты лица его и замѣтить столь живо въ своей памяти, что, по отъѣздѣ его, въ состояніи былъ заочно нарисовать сухими красками его портретъ, столь на него похожій, что всѣ татары, заѣзжающіе послѣ его ко мнѣ, тотчасъ узнавали, что это портретъ ихъ хана, и дивились, какъ я могъ заочно и такъ хорошо потрафить. Онъ и дѣйствительно нарочито былъ на него похожъ, и картина сія украшаетъ и понынѣ еще за стекломъ стѣны моей гостинной и служитъ памятникомъ тогдашнему времени и происшествію.

Ханъ принялъ от меня прекрасный ящичекъ сей въ подарокъ съ отмѣннымъ благоволеніемъ и вскорѣ послѣ того, раскланявшись съ нами, пошолъ спать въ мою спальню, гдѣ для него служителями его приготовлена была постель; а я съ г. Лашкаревымъ, вышедъ въ залъ, нашолъ ее всю наполненную табачнымъ дымомъ, произведеннымъ трубками, куримыми ханскими приближенными чиновниками. Въ числѣ ихъ былъ первый его министръ Зеид-ефенди, о которомъ говорили, что онъ былъ весьма ученый и разумный человѣкъ; другой-былъ его дворецкій, также человѣкъ весьма неглупый и любопытный; третій — адъютантъ, братъ казначейскій, и нѣсколько человѣкъ другихъ; и между прочимъ и молодые, нѣкоторый родъ ханскихъ пажей; но всѣхъ ихъ было не слишкомъ много. Упражненіе ихъ состояло въ питіи чая и кофе и куреніи табака, а нѣкоторые отдыхали. Изъ нашихъ же, ѣхавшихъ съ нимъ, кромѣ г. Лашкарева, безотлучнаго при немъ пристава, былъ помянутый намѣстническій адъютантъ г. Комаровъ и еще одинъ полковник-нѣмецъ изъ Воронежа. Со всѣми ими я познакомился скоро, и будучи ласкою ихъ доволенъ и поговоривши съ ними нѣсколько минутъ, оставилъ ихъ брать себѣ покой и удалился къ домашнимъ моимъ на квартиру.