Жизнь и ее суррогаты. Как формируются зависимости - [22]

Я, конечно, не помню никаких подробностей моего первого визита к психиатру, но мама говорила, что это была приветливая пожилая женщина, выпускница Колумбийского университета. В кабинете было полно игрушек. Она посмотрела, как я играю, поговорила со мной, послушала мамин рассказ о моем поведении в школе и о моих трудностях в общении. После этого психиатр сказала, что я обладаю повышенной чувствительностью – на мой артистичный вкус, это не слишком большой комплимент, а скорее клинический диагноз, обозначавший, что я преувеличенно реагирую на внешние раздражители. Кроме того, она обозвала меня «эмоционально лабильной», то есть обладающей повышенной реактивностью на собственные чувства, в добавление к моей повышенной чувствительности к картинам, звукам, запахам, вкусу, текстуре материалов и прикосновениям. Более того (я никогда не знала, что это такое до того, как стала искать материал для книги), психиатр поставила мне диагноз синдрома дефицита внимания и гиперактивности. Если бы меня в том нежном трехлетнем возрасте осматривали сегодня, то мне, скорее всего, поставили диагноз одной из форм аутизма.

Но в то время синдром Аспергера – так называют аутизм с сохранением интеллектуальных функций – еще не занимал своего почетного места в диагностическом и статистическом руководстве по психиатрии. Впервые описанный в 1944 году австрийским психиатром Хансом Аспергером, этот синдром проявляется расстройством способностей к формированию социальных связей, сенсорными (чувствительными) отклонениями, трудностями адаптации к изменениям, стереотипными повторными движениями (хлопанье в ладоши или наматывание на палец пряди волос), навязчивыми интересами. При этом у таких больных, как правило, превосходная память и нормальный или выше среднего интеллект. Однако, когда я была ребенком, диагноз аутизма ставили только в случаях тяжелого заболевания – детям, не умевшим говорить, а также детям, двигательная активность которых ограничивалась стереотипными повторными движениями и громким недовольным плачем, если их отрывали от этого занятия. Помимо того, этот диагноз вообще редко ставили девочкам – в шестидесятые годы женщинам такой диагноз выставляли только в самых тяжелых случаях.

В самом деле, диагноз СДВГ был поставлен мне в уникальной атмосфере. В шестидесятые годы один только визит к психиатру мог стать пожизненным клеймом, и таких визитов старались, по возможности, избегать. Это в наше время многие родители ищут любую возможность помочь своим детям, а в те времена детские заболевания, даже крайне тяжелые, предпочитали списывать на незрелость организма или на плохое поведение и распущенность. В наши дни психостимулирующие лекарства назначают шести процентам детей школьного возраста, но в шестидесятых годах такое лечение получали осколки одного процента. Это было за много лет до того, как Большая Фарма затоптала практическую психиатрию ориентированным на покупателя маркетингом: общество разволновалось из-за хиппи, глотающих кислоту, забыв о дошкольниках, получающих адерал.

Таким образом, я не была жертвой феномена, который сегодня именуют лихорадкой назначения брендов. Очевидно, что я так сильно выделялась в классе своим поведением, что было не вполне ясно, как мне помочь. Мои ранние воспоминания, по преимуществу, связаны с чувством страха – и экстаза. До выставления диагноза мои странности объясняли двояко – либо «одаренностью», либо «эгоизмом». Меня смущало это мое внутреннее противоречие, не говоря уже об окружавшей меня обстановке.

С классической точки зрения, болезни, связанные с нарушением развития, проявляются в раннем детстве. К таким болезням относят СДВГ, болезни, обусловленные аутизмом, дислексию и синдром Дауна. Сравнительно недавно, однако, практически все психиатрические заболевания, включая шизофрению, биполярное расстройство, расстройства личности и зависимости, стали рассматривать как болезни, формирующиеся обучением в процессе развития, а значит, и они оказались под зонтиком класса болезней, связанных с нарушением развития нервной системы. В результате первостепенное значение приобрело понимание того, как обучение формирует мозг в процессе его развития с течением времени. Следовательно, развитие мозга не может протекать правильно без чувственного опыта, а значит, почти все заболевания, поражающие деятельность мозга в детстве, так или иначе связаны с обучением.

Когда мы поймем важную роль обучения в формировании зависимостей, то будут разрешены многие, связанные с ними противоречия, и будет легче разглядеть, почему зависимость не является ни моральным грехом, ни заболеванием мозга в общепринятом смысле этого слова. Дело в том, что по определению коррелятом обучения являются изменения в головном мозге, изменения, опосредующие чувственный опыт. Такие изменения не приносят вреда, ибо мозг создан для таких изменений. Следовательно, не все изменения, происходящие в мозге, являются патологическими, даже если они происходят при формировании зависимости. Многие индивидуальные различия, наблюдаемые в нервной ткани в процессе развития индивида, являются изменениями, отражающими то, чему мы научились, другими словами, нашу память. Эти изменения являются отпечатками истории нашей жизни, которые формируют алгоритмы, управляющие нашими будущими действиями. Эти отпечатки не обязательно являются приметами патологии или рубцами (хотя иногда сильный стресс способен причинить физический вред нервным клеткам). Если мы хотим понять смысл зависимости, то первостепенную важность приобретают память, ее социальный контекст, ее строение и способ, каким мы ее усваиваем. Все эти проявления памяти и обучения уникальны, как и конкретная зависимость каждого конкретного человека.