Жизнь холостяка - [35]

Пораженная справедливостью этого замечания, мать на следующий день утром, в седьмом часу, отправилась в сопровождении сына на улицу Бюси, к Дерошу. Этот ходатай по делам, сухой, как и его покойный отец, с пронзительным голосом, грубым цветом лица и неумолимыми глазами, похож был лицом на куницу, облизывающуюся после того, как она съела цыпленка; он подпрыгнул, как тигр, узнав о визите Жирудо и его предложении.

— Ах, так, матушка Бридо! — закричал он тонким, дребезжащим голоском. — До каких пор вы позволите себя дурачить вашему проклятому разбойнику сыну? Не давайте ему ни гроша! Я отвечаю за Филиппа! Именно чтобы спасти его будущее, я не возражаю против верховного суда над ним. Вы боитесь, что его осудят, — но дай бог, чтобы его адвокату удалось подвести дело к осуждению Филиппа. Отправляйтесь в Иссуден, спасайте состояние ваших детей. Если вы ничего не добьетесь, если ваш брат сделал завещание в пользу той женщины, а отмены вы не сумеете добиться, то, по крайней мере, соберите данные для процесса по обвинению в злостном воздействии на завещателя; я сам буду вести дело. Но вы слишком порядочная женщина и не станете подыскивать основания для тяжбы подобного рода! На каникулы я сам приеду в Иссуден... если смогу.

От этого «я сам приеду» художник содрогнулся. Дерош мигнул Жозефу, чтобы он пропустил свою мать немного вперед, и на одну минуту задержал его.

— Ваш брат — редкий негодяй, он был виновником раскрытия заговора, вольным или невольным — до сих пор не доищутся правды, так хитер этот плут. Он либо пустельга, либо предатель — выбирайте сами подходящую ему роль. Он будет, вероятно, отдан под надзор политической полиции, вот и все. Будьте спокойны, один только я знаю эту тайну. Спешите с матерью в Иссуден, вы умны, постарайтесь спасти наследство.

— Надо ехать, маменька, Дерош прав, — сказал Жозеф, догнав Агату на лестнице. — Я продал две моих картины, поедем в Берри, ведь в твоем распоряжении две недели.

Написав г-же Ошон о своем приезде, Агата и Жозеф на следующий день вечером отправились в Иссуден, предоставив Филиппа его собственной участи. Дилижанс направился по улице Анфер, чтобы выехать на Орлеанскую дорогу. Увидев Люксембургскую тюрьму, куда был переведен Филипп, Агата не могла удержаться и сказала:

— Если бы не союзники, он все-таки не был бы там.

Какой сын не махнул бы с досадой рукою, не улыбнулся бы презрительно? Но художник, сидевший один с матерью в купе дилижанса, порывисто обнял ее, прижал к груди и воскликнул:

— О мать, ты в такой же степени мать, как Рафаэль — художник! И всегда будешь безрассудной матерью!

Дорожные впечатления отвлекли г-жу Бридо от печальных мыслей; ей пришлось подумать о цели своего путешествия. Естественно, она перечла письмо г-жи Ошон, столь взволновавшее стряпчего Дероша. Пораженная словами «сожительница» и «тварь», вышедшими из-под пера семидесятилетней старухи, столь же благочестивой, как и достойной уважения, и обозначавшими женщину, готовую проглотить состояние Жан-Жака Руже, — в свою очередь, названного «дурачком», — Агата задалась вопросом, каким образом ее присутствием в Иссудене может быть спасено наследство.

Жозеф, бедный художник-бессребреник, плохо разбирался в «Гражданском кодексе», и вопрос матери встревожил его.

— Прежде чем посылать нас спасать наследство, нашему другу Дерошу следовало бы объяснить вам, каким способом могут завладеть им другие! — воскликнул он.

— У меня голова пошла крýгом при мысли, что Филипп в тюрьме, быть может, без табаку и готовится предстать перед верховным судом, — ответила Агата, — но все же я помню, что молодой Дерош советовал нам собрать данные для процесса по поводу злостного воздействия на завещателя, в случае если мой брат сделает завещание в пользу этой... этой... женщины.

— Хорошо ему там рассуждать! — воскликнул художник. — Ба, если мы ничего не поймем, я попрошу его самого приехать.

— Не стоит понапрасну ломать голову, — сказала Агата. — Когда мы будем в Иссудене, крестная поможет нам советом.

Этот разговор, происходивший в то время, когда г-жа Бридо и Жозеф, пересев в Орлеане в другой дилижанс, въезжали в Солонь, достаточно свидетельствует о неспособности художника и его матери играть роль, к которой их предназначал беспощадный Дерош.

Однако Агате, возвращавшейся в Иссуден после тридцатилетнего отсутствия, предстояло столкнуться с такими переменами в нравах этого города, что необходимо в немногих словах обрисовать его. Без этого трудно понять, какой героизм обнаружила г-жа Ошон, оказывая помощь своей крестнице, и в каком странном положении был Жан-Жак Руже. Хотя доктор Руже и приучил своего сына относиться к Агате как к чужой, все же со стороны брата было уж слишком странно в продолжение тридцати лет ни разу не написать своей сестре, не подать признаков жизни. Это молчание явно зависело от каких-то особых обстоятельств, и родственники другого склада, чем Жозеф и Агата, давно бы полюбопытствовали узнать, в чем тут было дело. Наконец, между состоянием, в котором находился сам город, и интересами семейства Бридо была известная связь, что и раскроется в ходе настоящего повествования.