Жизнь холостяка - [28]

— Приди вы на две минуты раньше, вы бы успели сделать ставку, — сказал ему продавец лотерейных билетов, один из тех, что стоят у бюро Перона, громко провозглашая необыкновенные слова: «Тысяча двести франков за сорок су!» — и предлагают уже оформленные билеты. При свете, падавшем от уличного фонаря и из окна кофейни «Ротонда», Жозеф просмотрел, не было ли случайно среди этих билетов каких-нибудь номеров г-жи Декуэн, но, не найдя ни одного, возвратился домой, думая о том, как огорчится старуха рассказом о его неудаче, и сожалея, что, сколько он ни старался сделать все, что только возможно, лишь бы исполнить ее желание, все было тщетно.

Агата со своей теткой отправились к заутрене в Сен-Жермен-де-Пре, Жозеф лег спать. Рождественская кутья была забыта. Г-жа Декуэн потеряла голову, у Агаты на сердце была безысходная скорбь. Обе женщины встали поздно, уже пробило десять часов, г-жа Декуэн попыталась прийти в себя и приготовить завтрак, который был готов только к половине двенадцатого. К этому часу в продолговатых рамках на дверях лотерейных бюро были вывешены списки выигравших номеров. Если бы г-жа Декуэн поставила на свой номер, она отправилась бы в половине десятого на улицу Нев-де-Пти-Шан узнать свою участь, которая решалась в особняке, принадлежавшем министерству финансов, там, где сейчас театр и площадь Вентадур. В дни тиража любопытные могли с удивлением наблюдать у дверей этого особняка толпу служанок и всяких старух и стариков, которые представляли зрелище столь же занимательное, как и очередь держателей бумаг государственного казначейства в дни уплаты процентов.

— Ну вот вы и разбогатели! — воскликнул старый Дерош, входя в ту минуту, когда г-жа Декуэн допивала последний глоток кофе.

— Что? — вскричала бедная Агата.

— Ее «терн» вышел, — сказал он, протягивая список номеров, написанных на небольшой бумажке; их сотнями бросали кассиры в деревянные чаши, стоявшие на их конторках.

Жозеф прочел список, Агата прочла список. Старуха Декуэн не стала ничего читать, она была поражена словно ударом молнии. Увидев, как она изменилась в лице, услышав ее крик, Жозеф и Дерош бросились к ней и перенесли ее на кровать. Агата побежала за доктором. Несчастную женщину разбил апоплексический удар; она пришла в сознание только к четырем часам вечера; старый Одри, ее врач, заявил, что, несмотря на это улучшение, ей следует подумать о своих делах и о священнике. Она произнесла только два слова:

— Три миллиона...

Старый Дерош, которого Жозеф — с необходимыми умолчаниями — осведомил о происшедшем, стал приводить разные примеры, как игроки пропускали свое счастье, вот-вот готовое им выпасть именно в тот день, когда они, по роковому стечению обстоятельств, забывали внести свою ставку; но он понял, что этот удар, нанесенный после двадцати лет упорного постоянства, был смертельным. В пять часов, когда глубокое молчание царило в маленькой квартирке и больная, возле которой у изголовья сидела Агата, а у ног — Жозеф, ожидала своего внука, за которым пошел Дерош, на лестнице послышались шаги Филиппа и стук его трости.

— Вот он! Вот он! — вскрикнула г-жа Декуэн, приподнявшись на своем ложе и вновь обретя речь.

Агата и Жозеф были поражены этим припадком ужаса, так сильно потрясшим больную. Их тягостные опасения целиком оправдались, когда они увидели синевато-бледную, искаженную физиономию Филиппа, его неверную походку, ужасное выражение его глубоко ввалившихся глаз, тусклых и вместе с тем блуждающих; он был в сильнейшем приступе лихорадки, зубы его стучали.

— Тридцать одно несчастье! — вскричал он. — Ни хлеба, ни хлёбова, да и глотка у меня прямо горит. Что здесь происходит? Черт всегда впутывается в наши дела. Моя старая Декуэн в постели и вытаращила на меня свои буркалы.

— Замолчите, сударь, — сказала ему Агата, вставая. — Уважайте хотя бы несчастье, которому виною вы!

— Вот как — «сударь»? — переспросил он, глядя на мать. — Дорогая мамаша, это нехорошо. Значит, вы больше не любите вашего сына!

— Да разве вы достойны любви? Неужели вы даже не помните, что вы вчера сделали? Теперь позаботьтесь найти себе квартиру, вы больше не будете жить с нами... Конечно, не сейчас же, не нынче, потому что сейчас вы не в состоянии...

— Вы меня выгоняете, не так ли? — перебил он. — А! Вы разыгрываете здесь мелодраму «Изгнание сына»? Так! Так! Стало быть, вот как вы понимаете дело. Вы все, я вижу, славные ребята. Что же дурного я сделал? Я маленько пообчистил тюфяк старухи. Ну что ж, ходячей монете не пристало в постели лежать, черт побери! В чем же преступление? Разве она сама не взяла у вас двадцать тысяч франков? Разве она не в долгу перед нами? Я просто вернул себе, сколько мне было нужно. Вот и все...

— Боже мой, боже мой! — громко застонала умирающая, молитвенно сложив руки.

— Замолчи ты! — крикнул Жозеф, подскочив к брату и зажимая ему рот рукой.

— Шагом марш, левое плечо вперед, сопляк! — скомандовал Филипп, опустив свою сильную руку на плечо Жозефа, и, заставив брата повернуться, толкнул в кресло. — Так не хватают за усы командира эскадрона драгун императорской гвардии.