Жизнь Георгия Иванова. Документальное повествование - [53]

С Буниным, считавшим Георгия Иванова хотя и в «зачатке», но «настоящим поэтом», в отличие, скажем, от «шарлатанки» Зинаиды Гиппиус, у поэта после войны отношения сложились даже лучшие, чем в довоенное время. И вот что записывает 16 января 1948 года в своем дневнике В. Н. Бунина:

«Вчера полчаса вечером посидела с Ивановым <…>. Он сказал мне: „Я ни одного немца не знал, не был знаком во время оккупации" — и перекрестился.

А когда он написал в Лит. Фонд в Нью-Йорке, чтобы им послали посылку, письмо в дружеском тоне было обращено к М<арку> Ал<ександровичу>, то в ответ получил на официальном бланке ответ, что он должен судом чести опровергнуть обвинения, а какие, он не знает, и подпись — Зензинова и Алданова.

Кто же писал доносы?»

В самом деле — кто? До сих пор неизвестно. Зная, с какой прытью в послевоенной Франции клеймили и преследовали «коллаборантов», утверждениям Георгия Иванова можно верить.

В общем, к 1950 годам ни «фашистское досье» на Георгия Иванова, ни «чекистское»[27] никакими документами не обросли, но «в канаву» они с Одоевцевой «полетели». В бытовом отношении их жизнь уже не налаживалась до смерти поэта, не только виллы, дачи или квартиры — собственной комнаты ни в Биаррице, ни в Париже у них никогда больше не было.

Цитированная запись В. Н. Буниной относится ко времени когда Бунины и Ивановы жили рядом, в соседних комнатах Русского дома в Жуан-ле-Пене.

В письме к Леониду Зурову от 3 января 1948 года она так описывает их общий быт:

«Слава Богу, что зима пока мягкая, но в комнатах бывает очень холодно, а топка стоит бешеных денег, кило дров 4 фр. 50

Кормят вкусно, но недостаточно, я наедаюсь хлебом, хотя несколько раз на тикеты И<вана> А<лексеевича> покупала ему печенье. Продукты здесь дороже, чем в Париже, а некоторых, как, например, масла достать не можем. Дел у меня тут тоже порядочно, свободной жизней (так. — А. А.) не пахнет, без дела не выхожу. Приходится то и дело возиться с печкой, — прислуги тут очень мало, — ходить и носить во второй этаж и обед и ужин, спускаться вниз, в кухню то за горячей водой, то за тем, чтобы сварить кофе. Так как нет водопровода по комнатам, иной раз приходится таскать тяжелые ведра или кувшины с водой. Стою и в очередях в колбасных или в бакалейных лавках. Здесь нет грязной работы, так что могу быть всегда опрятно одета. Но подстировать (так. — А. А.) кой-какое белье тоже приходится.

С сожителями пока в приветливых отношениях — и с Даманской, и с Ивановыми…».

Познакомившись еще в 1926 году в Париже, «приветливые отношения» с Ивановыми и Вера Николаевна и Иван Алексеевич парадоксальным образом сохранили до конца дней. Парадоксальpным и потому, что Георгий Иванов был на четверть века моложе Бунина, и потому, что, казалось бы, в литературном плане ничто их сближать не могло. Бунин громогласно и неизменно отрицал все те эстетические ценности, на которых как поэт возрос Георгий Иванов: «символизм», «акмеизм» и проч., включая самих гуру этих течений — Блока, Гумилева, Ахматову… Словом, все то, что связывалось с «петербургским веянием» и стало культивироваться среди русских поэтов во Франции под маркой «парижской ноты». В свою очередь Георгий Иванов никогда не придавал должного значения стихам Бунина, то есть тому, к чему нобелевский лауреат прикровенно относился как к главному в своей литературной работе. Мнение Набокова, считавшего Бунина в первую очередь — поэтом, Георгий Иванов никогда не разделял и никогда о нем в положительном смысле как о поэте — даже из любезности — не писал. Хотя это мнение он слышал из уст самого Бунина. Во всяком случае, так свидетельствует Одоевцева: «А я все-таки, хотя вы с Болгарином (прозвище, данное Георгию Иванову Буниным. — А.А.) и не признаете моих стихов, прежде всего поэт. Поэт! А уж потом только прозаик».

Ирина Одоевцева живописует в этом отношении весьма характерную сцену — в дни их совместного с Буниными пребывания в Жуан-ле-Пене:

«В тот же вечер Вера Николаевна постучалась к нам.

— Ян (Бунин. — А. А.) просит вас к себе. Ненадолго, он очень устал и ослабел с дороги. И, пожалуйста, Георгий Владимирович, не спорьте с ним, не заводите разговоров о поэзии, о Блоке или Есенине. Ведь Ян так нервен. Вот если вы бы похвалили его стихи…

Но похвалить стихи Бунина, несмотря на то, что он всегда всячески старается угодить Вере Николаевне, Георгий Иванов не обещает».

И даже пуще того:

«Георгий Иванов необычайно вежлив и выдержан, но в литературных спорах часто теряет не только меру, но и самообладание.

Так он без всякого стеснения объясняет Бунину, что не считает его поэтом и что Гумилев и все аполлоновцы возмущались, когда такая высококвалифицированная типография, как „Голике", отпечатала его „Листопад"».

В единственном печатном отклике на бунинские стихи, содержащемся в заметках «Букет любителя прекрасного на грудь зарубежной словесности», Георгий Иванов не замедлил посмеяться над показавшимися ему забавными строчками Бунина из его «Избранных стихов», вышедших в 1929 году в Париже. Правда, заметки подписаны псевдонимом «Любитель прекрасного», но авторство их секретом не было.