Жизнь Георгия Иванова. Документальное повествование - [10]

Художественный метод Георгия Иванова возник из подобной психологической установки, обоснован ею и развит стремительнее и безусловнее всех в его литературном поколении. (В том числе Мандельштама, чья подтекстовая и контекстовая рефлексия превосходит в разнообразии и разноплановости все мыслимые пределы.)

«Дворянское происхождение и примесь иностранной крови — слишком характерные особенности биографий лучших русских поэтов, чтобы не быть отмеченными и в данном случае», — пишет о Георгии Иванове Вадим Крейд, ссылаясь на рассказы Ирины Одоевцевой о крестоносцах и на отставного убийцу «неповинной страдалицы», живописно вклеенного в семейную хронику. Боюсь, что на торжественный вывод исследователь слишком был наведен самим поэтом и его женой — тоже поэтессой. «…Люди, привыкнув о чем-нибудь слышать, свыкаются со слухами как с фактом», — писал Георгий Иванов, размышляя о русской истории.

Не хочу сказать, что Георгий Иванов не был потомственным дворянином или что в его жилах не текла, допустим, голландская кровь. Чем выше в табели о рангах стоял в России человек, тем меньше шансов было обнаружить в нем чистокровного русича. Императорская фамилия кровными узами со своими подданными уже и вовсе связана не была. Империя держалась на единстве православной веры, а не на голосе крови.

Шепот крови волновал преимущественно воображение романтических литераторов, и в случае Георгия Иванова биографический метод работает на утверждение авторской легенды, а не на ее преодоление.

Аутентично для художников «серебряного века» заявление Иннокентия Анненского, обращенное к молодым сочинителям: «Первая задача поэта — выдумать себя». Его любил повторять Гумилев, и оно обнажает смысл важной для понимания всего этого искусства в целом реплики Ахматовой: «Все стихи — только шутка» (если захотеть мерить ими реальные человеческие отношения). Также и о самом Гумилеве его ученик, сотоварищ Георгия Иванова по «Цеху поэтов» Николай Оцуп, утверждал: «Он сам сочинил самого себя».

Георгий Иванов не хуже других знал генеалогию лучших русских поэтов и сам подталкивал читателя к лестному сравнению. Понимая дело таким образом, нетрудно указать на роль арапчонка в странном портрете. Иной ассоциации, кроме как восходящей к Пушкину, он не вызывает. И мелькающая в стихах раннего Георгия Иванова Шотландия не убедит нас в знакомстве автора с этой страной, но лишь — с Лермонтовым и Вальтером Скоттом. «Желанье быть шотландцем» владело поэтом с детства. Своим однокашникам он заявил как-то, что никакой он не «Иванов», а «Ивангоев». (В XIX веке название романа Вальтера Скат «Айвенго» по-русски транслитерировав в соответствии с английским написанием «Ivanhoe» — «Ивангое».)

«И Ватто и Шотландия у меня из отцовского (вернее, прадедовского) дома», — объяснял поэт. Увы, приходится сомневаться даже в наличии самого дома, не только его богатств: отставного подполковника Владимира Иванова в числе землевладельцев Ковенской губернии в 1890-е годы нет. Ирина Одоевцева утверждала, что дом этот был задешево куплен у товарища по полку «по его настойчивой просьбе». Тогда он как минимум не прадедовский…

Анализ биографических аллюзий и запечатленного в стихах поэта изначального вкуса дает больше шансов уловить стиль эпохи, указать на коллективное бессознательное творцов того типа культуры, который явил «серебряный век», чем раскрыть тайну жизни автора «поэз» из сборника «Отплытье на о. Цитеру», отпечатанного в декабре 1911 года в петербургском издательстве эгофутуристов «Ego» и выпущенного недоучившимся кадетом на деньги старшей сестры и ей заслуженно посвященного.[5]

Наталия Владимировна, в замужестве Мышевская, оставаясь незаметной для литературных друзей младшего брата (она была старше его на пятнадцать лет), сделала для его утверждения на выбранном им поприще многое из того, что другим и в голову бы не пришло. Вряд ли кто знал, например, о таком ее письме от 5 августа 1912 года мэтру тогдашнего русского модернизма Валерию Брюсову:

«…Не имея лично талантов, я внушила горячую любовь к литературе моему маленькому брату, и теперь стихи стали его жизнью. Вы сами находите, что у Георгия Иванова (Отплытье на о. Цитеру) есть „обещания". Но он ведь так молод и так любит поэзию! В корпусе, конечно, не одобряли его «декадентства», и брат упросил меня освободить его от военщины, убивавшей его талант. Мой муж, человек положительный, <…> конечно, находит его призвание ерундой. Я посмотрела на это дело иначе, и вот теперь, пока мой поэт встанет на ноги, я должна его поддерживать личным трудом».

К тому времени, когда Георгий Иванов оставил корпус, он уже знаком и с Михаилом Кузминым, и с Сергеем Городецким, и с Игорем Северяниным, но первым, к кому он побежал дарить свою книгу, был все-таки Александр Блок, о чем можно судить по представленному в его библиотеке экземпляру (сейчас хранится в Пушкинском доме) с датой подношения: «Александру Александровичу Блоку с любовью, нежностью и благодарностью – автор. 29 декабря 1911 г. СПБ». В этот день исполнилось тридцать лет Любови Дмитриевне, жене Блока, и юный поэт принят не был.