Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса - [65]

Он: Нет, благодарю.

(Неловкое молчание.)

Я: У вас фильм на фестивале?

Он: Нет.

Я: Я слышал, «Энни Холл»[104] и «Инопланетянин» — нечто выдающееся… но каждый в своем роде.

(Неловкое молчание.)

Я: Какой сегодня денек славный… чудесный климат… жарковато, но уж гораздо приятнее, чем в Нью-Йорке. Я в Нью-Йорке живу.

Он: Да.

Я: Понравился вам какой-нибудь из фильмов, которые в этом году показывают в Каннах?

Он: «Пропавший без вести».

Я: Я этот фильм не посмотрел.

(Неловкое молчание.)

Я: А «Энни Холл» мне вообще не понравился. Довольно глупый. Нет, правда.

И тут из салона на палубу один за другим поднимаются гости. И я в момент смекаю, что он не какой-то там второразрядный актеришка. Ведь надо знать людей этого сорта, для них льстить и рабски поклоняться — столь же непростительно грешно, как носить велюр, а тут, смотрю, прямо сиропом разливаются, хихикают подобострастно, смущаются перед ним, как дети малые. Я голову ломаю: кто ж это, черт его дери, такой? В следующие дни только и слышу со всех сторон похвалы книге «Сто лет одиночества»… И думаю: вот черт, еще один писатель выискался. Возвращаюсь домой в Штаты, и такое впечатление, что вся страна поголовно роман этот читает. Тут до меня доходит, уже совершенно точно, что вещь эта значительная. Нескольких месяцев не прошло, как ему дали Нобелевскую премию по литературе. И куда ни пойдешь — везде только и разговоры, что о Гарсиа Маркесе. А я помалкиваю. Потом вернулся к себе в университет и решил записаться на курс по творчеству Уильяма Фолкнера. Первое же занятие профессор наш, чрезвычайно сведущий в предмете, уже много лет преподающий курс по Фолкнеру, начинает так: «В этом году Нобелевская премия по литературе присуждена великому Габриэлю Гарсиа Маркесу. Этот современный писатель наравне с Уильямом Фолкнером тонко чувствует атмосферу места. Да будет вам известно, что в настоящий момент, по милости наших архаичных иммиграционных законов, этому громадному литературному дарованию не разрешен въезд в Соединенные Штаты. Стыд и позор. Я многое отдал бы ради того, чтобы провести с этим человеком хотя бы несколько минут». Я затаился. Сижу, руки не поднимаю.

Глава 25. Что-то новое

История, из которой мы начинаем понимать, зачем он пишет «Осень патриарха»

САНТЬЯГО МУТИС. Возникает совсем другой Габо. В сиянии славы. На него устремлены взгляды, всеобщее внимание.

РАФАЭЛЬ УЛЬОА. Его превознесли до небес, когда он написал «Сто лет одиночества»… Вся мировая пресса пела ему дифирамбы. Гордыня проросла в его душе, и ее ядовитые всходы побудили его ввязаться в эту «Осень патриарха». Он писал «Осень», будто хотел создать нечто, что превзошло бы «Сто лет одиночества», однако утратил здравомыслие, отдался на волю чувств и витал в облаках…

МИГЕЛЬ ФАЛЬКЕС-СЕРТАН. По его словам, с тех пор, как «Сто лет одиночества» в 1967 году принесли ему громкую славу, он боролся с этим романом и ничего не писал; он не мог ничего написать. Он говорил, что ему надо пересмотреть и поменять свой стиль. Можете смело цитировать меня, я отлично помню его слова, как будто это было вчера: «Я должен пересмотреть свой стиль». Он подразумевал, что вынужден полностью сменить его. Вернуться назад, к началам, и найти новый стиль для написания нового романа. Не продолжать в том же духе, не идти тем же путем — это уже не он говорил, это я говорю. Ну, как в живописи: мне не нравится художник, который в своих картинах повторяется, не ищет других возможностей, другого взгляда на вещи, как это делал Пикассо. Пикассо перепробовал все, и далеко не все, созданное им, хорошо у него получилось. Габо же хотел изменить свой стиль, и этот процесс занял у него семь лет. После он решился написать этот роман, я имею в виду «Осень патриарха». На самом деле я восхищаюсь им, потому что он желал сделать что-то новое. Возможно, чтобы собраться с силами для написания нового романа, он читал Джойса и Вулф, а они выдающиеся мастера стиля и модернисты двадцатого века. И вот вам, пожалуйста — критика разнесла его в пух и прах. Но у меня свое мнение, я считаю эту вещь одним из его самых значительных достижений.

ГИЛЬЕРМО АНГУЛО. Да это одна из прекраснейших вещей среди всех, которые существуют… И здесь мы видим любопытную штуку: даже критики, и те указывали, что в романе отсутствует пунктуация, тогда как там имеется вся пунктуация, какая только есть на свете. Чего нет, так это разделения на главы, оттого у читателей и возникает впечатление, будто они тонут в тексте.

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. Дело в том, что «Осень патриарха» была направлена против венесуэльского диктатора, Хуана Висенте Гомеса. Да, диктатор Гомес. Роман же говорит о диктаторе вообще, в обобщенном виде. Нет, ну конечно, он прогремел со «Сто лет одиночества», и его без устали прославляли, пока он не превратился в миф. Чем и нажил себе врагов в Испании. Потом он решил создать роман в пику «Ста годам» и написал «Осень». Его очернители сказали: «Ну-ка, почитаем, поглядим, в чем там дело». И их проняло, потому что лучший роман Гарсиа Маркеса — это и есть «Осень патриарха». Вещь очень в его духе. Нашлись даже те, кто говорил: «Никакая это не осень патриарха, это осень Гарсиа Маркеса».