Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса - [62]

МАРИЯ ЛУИСА ЭЛИО. Не скажу, что он из тех людей, кто готов целиком отдать себя другому. Нет. Временами он даже несколько отдалялся. Говоришь с ним и понимаешь, что с тобой разговаривает человек чрезвычайно умный. Это само по себе большое удовольствие — иметь очень умного собеседника, верно? Ты говоришь с кем-то исключительным и осознаешь это. Всегда знала, что он личность выдающаяся. А доказательством тому служит то, что я оставила всех наших (людей сплошь избранных, умниц) и предпочла его общество, и всю дорогу слушала его, слушала, что он рассказывал. Наверное, поэтому он тогда сказал: «Эту книгу тебе посвящу», ведь других причин на то не было. Мы же едва знали друг друга. Я всегда говорю: «Это Габо меня сочинил, а раньше меня не существовало. И буду я его изобретеньем. Вот этим-то и буду. А потом обо мне в энциклопедиях напишут: Мария Луиса Элио, персонаж, сочиненный Гарсиа Маркесом».

ГИЛЬЕРМО АНГУЛО. Уже потом я у него спрашиваю: «Ну ладно, допустим, ты рассказывал, как с Пупой связался, но ни слова не сказал о том, как и почему порвал с ней». Ведь позже он ее ко мне чуть не в подарок прислал. И он мне так ответил: «Знаешь, некоторые женщины очень странно себя ведут». — «И почему же?» А он: «Видишь ли, ты им что-нибудь скажешь, а они это как-то по своему разумению все переиначат…» — «И чего же такого ты ей сказанул?» И он говорит: «Пупа, ты вот трахаешься направо и налево, так отчего же до сих пор не научилась это нормально делать?» Пупа среди нас славилась как самая никудышная на весь белый свет давалка. А впрочем, не в ней дело. Это мы, пожалуй, никудышными были по этой части. Попался же ей тот тосканец — ну, который так ее упахал, что она чуть не на стенку лезла и орала как подорванная, феерический перепихон у них выдался, бесподобный. Так что в этом деле плохого и хорошего не существует. Просто в какой-то момент промеж двоих особенное согласие вспыхивает. Собственно, ничего другого тут нет.

КАРЕН ПОНЬЯЧИК. Вот письмо, которое я Габо написала:

«Мой уважаемый Габриэль Гарсиа Маркес!

Страшно неловко обращаться к Вам с просьбой о том, чтобы Вы позволили мне взять у Вас интервью. Боюсь, не умею произвести на Вас должного впечатления, чтобы Вы изъявили желание принять меня. А хуже того, Вы, боюсь, позволите мне встретиться с Вами, а я не смогу сообразить даже, какие вопросы Вам задать. Я Вас боюсь, сеньор. Мы с Вами встречались всего один раз, пару лет назад, когда Вы приехали в Нью-Йорк на открытие показа латиноамериканского кино, тогда я не осмелилась даже поздороваться с Вами. Это Вы подошли ко мне. Не думаю, чтобы Вы об этом помнили: я была в зеленом платье. Тогда я впервые появилась на людях в платье такого цвета. С самого малолетства, еще когда я была маленькой, меня — до сих пор не пойму почему — никогда не одевали ни во что зеленое. А так вышло, что за день до открытия фестиваля я нашла на распродаже очень симпатичное платьице, и, хотя оно было запретного для меня цвета, я все же купила его. У меня привычка — надевать обновку прямо на следующий день, как я ее куплю, вот я и нацепила платье на фуршет в мексиканском консульстве. Из-за цвета я была совершенно не в своей тарелке, по каковой причине отчаянно не желала привлечь чье-нибудь внимание. Я забилась в уголок, подальше от глаз крупных знаменитостей. Должно быть, Вы заметили мои мучения, потому что подошли и процитировали мне кого-то, кого я не знала, в том смысле, что „леди должна быть очень уверена в своей красоте, чтобы осмелиться оправить ее в зеленое“. И все. Вы развернулись и отошли. С тех пор я больше не избегаю зеленого цвета. И с тех пор я несколько раз перечитала Ваши „Сто лет одиночества“; я залпом проглотила Ваш сборник „12 странствующих рассказов“ и совершенно извелась из-за рассказа, где девушка всего лишь хочет позвонить по телефону. Должна признаться Вам, что бросила гринго, с которым встречалась, потому что он заявил, будто ему не нравится Ваша книга. Нет, что Вы, сеньор, я пишу Вам не для того, чтобы просить Вас об интервью. Больше скажу, я даже не хочу брать у Вас интервью. Хватает Ваших книг. И, разумеется, зеленого платья. Я теперь всегда надеваю его, когда иду брать интервью».

ГИЛЬЕРМО АНГУЛО. Вот не зря есть поговорка: «Женщина, которая желтое носит, в своей красоте уверена». Я это к чему — хочу рассказать вам историю одну. Случай с ним приключился, а пришлось отдать его на сторону. Кому, спросите, он его отдал? Да Карлосу Фуэнтесу. Фуэнтес пересказал его в своем сборнике «Песня слепых»[101], потому как Габо опасался, что сам об этом напишет и вмиг его узнают. В общем, так. На каком-то коктейле примечает Габо женщину дивной красоты и тут же теряет ее из виду. Потом в другой раз ее встречает, но опять она куда-то девается. И вдруг до него доходит, что женщина та тоже его заприметила. И вот потом она — а мексиканки, это ж женщины особой породы, мексиканки и бразильянки тоже — подходит прямиком к нему и говорит: «Не хотите ли со мной кофе выпить?» Он отвечает: хочу. Садятся они в машину его, и женщина спрашивает: «Кофе когда пить будем, до или после?» Направляются они в отель. И надо же такому случиться, что Габо очень некстати сморило в сон. А когда он просыпается — утро уже, солнышко вовсю в окошко светит. «И что ж мне теперь делать? — думает он. — Как домой идти?» Уходят они из отеля, он ее отвозит, куда ей надо, а сам все голову ломает, как теперь быть, и мысль одна важная ему на ум приходит, прямо очень важная мысль: нехорошо это — заявиться домой так поздно, или в данном случае в такую рань, и чтоб от тебя спиртным не пахло. Берет он себе пива порцию, а может, полпорции, и этим пивом весь обливается, чтоб, значит, разило от него будь здоров как. Потом шляпу соломенную покупает, какие в деревне носят, садится в машину и въезжает в телеграфный столб. Передок у машины вдребезги. После едет домой, а там его Ла Габа поджидает. «Тьфу ты, представляешь, чуть было не убился… Ну, да я позже тебе расскажу». И шмыг на боковую. И больше об этом меж ними ни словечка сказано не было.