Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса - [29]

МИГЕЛЬ ФАЛЬКЕС-СЕРТАН. Мы все прекрасно знаем, что выходец с побережья — совсем не то же, что плебей. Как раз наоборот. Это в 1940-х Барранкилья была деревенским захолустьем. В 1948-м убили Гайтана, потом десяток лет бушевала Ла Виоленсия, и множество людей, особенно из внутренних районов, не только из Боготы, но и из Сантандера, потянулись вниз по реке Магдалена — искать прибежища. Вся эта публика, согнанная с насиженных мест разгулом насилия (с 1948 по 1958 год), постепенно перебиралась ниже по реке… А коррончо называли выходцев из поселений, которые приезжали в Барранкилью и оставались в ней жить.

В Барранкилье тех времен жили одной большой семьей. Годах в 1930–1940-х там все друг дружку знали. А когда из-за Ла Виоленсии начался исход, первыми туда побежали люди из поселений, расположенных по берегам Магдалены, а потом уже из Тунхи, из Попаяна, из Тулуа, где свирепствовала кровавая резня между консерваторами и либералами. И потом всех этих пришлых прозвали коррончос — мужланами, и относились к ним свысока, потому что у них отсутствовали манеры якобы благопристойных жителей Барранкильи. А раньше, когда я был мальчишкой, слово «коррончо» не употреблялось. Отец мой никогда не говорил «коррончо», а говорил «неотесанный». Люди, не вращавшиеся в свете, были неотесанны и имели дурной вкус. У них отсутствовали манеры. Такое слово в каждой культуре имеется. В Испании их палетос называют, что означает деревенщин: это сельские жители, которые переезжают в Мадрид. На Кубе — гуахирос, крестьяне то есть. А в Пуэрто-Рико — хибарос — дикари, некультурные. В каждом месте свое прозвище образовалось для тех деревенских, кто наезжал в город и не умел себя прилично вести. Не знал, как со столовым серебром обращаться, позорился на людях.

ПЛИНИО АПУЛЕЙО МЕНДОСА. Я познакомился с ним в кафе. Затрапезно одетый, он курил как паровоз…

САНТЬЯГО МУТИС. Дело в том, что в Боготе, скажем так, культивировалось великое презрение к Колумбии — великое презрение к провинциям, великое презрение к бедности. Печально все это, но в стране и по сей день присутствует такое отношение. В те поры все поветрия приходили к нам из Англии, из Франции, из Мексики, из Соединенных Штатов. Художники все как один ездили учиться в Мексику — как же, у них же там монументалисты. На Сезанна больше не равнялись, он уже не указ был. На Мексику только и смотрели, перенимали. Почему-то новое вечно откуда-то извне приходит. А потом, знаете, находятся такие, со всем согласные, которые говорят: «Больше нигде такого нет. Лишь здесь».

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. Нам требовалось крепко верить в себя, потому что здесь никому спуску не давали. Люди надменные были, кичливые. Фу ты ну ты… А что у них такого имелось, чтобы носы задирать? Ты лучше невежеству своему порадуйся, тому, что еще не знаешь чего-то, и в творчество это незнание свое преобразуй. Так нет! Приезжаешь в Боготу, а они перед тобой знаменитостями своими козыряют: «Вот, это поэт такой-то…» Такие все высокомерные, сил нет…

МАРГАРИТА ДЕ ЛА ВЕГА. В Боготе словечко «качако» прижилось применительно к очень изысканным, утонченным господам. То есть это франт, пижон. Возьмем, к примеру, неподражаемого Артуро Абелью — мне много с ним работать доводилось, — так он до кончиков ногтей был франт, истинный боготанец. И Артуро всегда говорил: «Пижон для нас — человек утонченный, изысканный, знает, как одеться, как за столом себя вести, как подобающе в обществе держаться, а вы, людишки с побережья, пижонами нас обзываете, чтобы унизить».

МИГЕЛЬ ФАЛЬКЕС-СЕРТАН. В Барранкилье укоренилась дурная привычка — называть всякого, кто не с побережья, пижоном, франтом. Мой барранкильянский приятель Кампо Элиас Ромеро частенько говорил, что все, занесенное сюда из мест дальше Гамарры, и есть пижонство. Гамарра — это деревня на берегу реки Магдалена. И все, что приходит сюда из мест, расположенных в более чем половине пути ниже по течению Магдалены, то пижонство. Правду говоря, я никогда не употреблял это слово как ругательное, потому что мой крестный отец из Боготы. У нас в доме это словечко использовали в том же смысле, что и в Боготе (там пижоном называют человека утонченного). Боготанцы говорят тебе: «Слушай, как ты сегодня прифрантился, настоящий пижон!» — и это означает: «Как ты одет красиво, как элегантно смотришься».

Колумбия с давних пор внутренне сильно разобщена, разные области вечно друг с другом соперничают. И не только. Взять даже одно побережье — так барранкильянцы и картахенцы не упускают случая грязью друг друга полить. Если, например, «Хуниор» играет в Санта-Марте, то местные футболистов камнями забрасывают. А жители Картахены вечно похваляются, что у них город с историей. Вон, [Густаво] Бель указал в своей автобиографии, когда в вице-президенты баллотировался, что в Лондоне изучал историю и написал книгу по истории Барранкильи, так картахенцы носы сморщили надменно и зафыркали: «Тю, какая там история!»

ХОСЕ САЛЬГАР. Габо преувеличивает, когда говорит, что в редакционном штате пишущие сотрудники все были семи пядей во лбу и это, мол, прекрасно. Человеку с побережья — пожалуй, да, они все гениями казались. Кто в «Эль Тьемпо» и в «Эль Эспектадоре» работал, тех жители побережья за цвет национальной журналистики почитали. В «Эль Эспектадоре» самые блестящие силы подобрались: Саламеа, де Грифф, Вильегас.