Жизнь боя - [16]

Американки позабыли обо всех остальных: они беседовали на своем языке.

Когда кто-нибудь опорожнял стакан, я опрометью бросался, чтобы наполнить его. И тотчас же возвращался на свое место между дверью и холодильником. Инженер сидел ко мне спиной. Госпожа и комендант сидели напротив. Госпожа ни разу не притронулась к спиртному. Гречанки болтали под шумок со своими мужьями. Смеялись они так же редко, как редко плачут собаки.

Разговор вновь перешел на негров.

— Несчастная Франция! — повторил Птичья Глотка — Bедь негры занимают теперь министерские посты в Париже!

Куда идет республика? Каждый нашел нужным высказаться по этому поводу.

Господин Фернан первый поставил этот вопрос.

— Куда идет мир? — эхом отозвался Птичья Глотка.

И стал требовать переворота, который очистил бы воздух Франции. Заговорили о королях, о некоем Наполеоне. Все, видимо, очень удивились, когда госпожа сказала, что отчимом императрицы, которую она назвала Жозефиной, был негр.

Опять вернулись к неграм. Ох, уж эти негры! Не побороли еще желтой опасности, как появилась опасность черная. Что ждет цивилизацию?..

Дождевые капли застучали по рифленому железу кровли. Доктор и его жена поднялись первые. Остальные последовали их примеру. Белые шли нетвердо, словно ступали по банановым коркам. Комендант отвечал мычанием на все вопросы. Госпожа провожала гостей. Машины отъезжали одна за другой. Госпожа стояла на веранде, пока последний красный огонек не исчез в ночной тьме.

* * *

Я сопровождал госпожу на данганский рынок. Она пожелала сама сделать покупки. На ней были черные брюки, подчеркивавшие ее тонкую талию, и большая соломенная шляпа, привезенная из Парижа.

Рыночная площадь находилась в пятнадцати минутах ходьбы от резиденции. Она ограничена двумя сараями, в одном продают мясо, а в другом — рыбу. Ручей, загаженный всевозможными отбросами, служит помойкой, а иногда и бассейном для купания.

Рынок — самая оживленная площадь в Дангане, особенно в субботу утром; это место сбора обитателей туземного квартала и окрестных деревень. Мы отправились туда пешком. Я нес корзину для провизии. Госпожа шла впереди, гибкая и грациозная, как газель. Мои соотечественники издали обнажали головы. Словно не обращаясь ко мне, они спрашивали на нашем языке, действительно ли это «Она». Я отвечал кивком головы.

— К счастью, я встретил ее до исповеди! — сказал один.

— Если бы эта женщина умастила благовониями голову Спасителя, священная история сложилась бы иначе… — прибавил другой.

— Истинная правда! — подтвердил третий.

Законоучители долго провожали нас взглядом. Какой-то юноша обогнал нас на велосипеде.

— Вот это женщина! — воскликнул он. — Всем женщинам женщина!

Комплименты сыпались со всех сторон. Поклонившись, мужчины застывали на месте.

— Посмотрите только на эти бедра! Какая талия! Какие волосы!

— Хоть бы одним глазком взглянуть, что скрыто под этими брюками! — вздыхал кто-то.

— Брат, ты небось сам не свой! — бросил мне какой-то здоровенный парень.

— Жаль, что все это достается необрезанным! — сказал другой с досадливой гримасой.

Восхищение женщин было безмолвным. Они лишь проводили ладонью по губам. Только одна из них нашла, что бедра белой госпожи недостаточно упруги…

Неизвестно откуда вынырнул на великолепной американской машине г-н Жанопулос и предложил госпоже покатать ее. Она ответила, что хочет пройтись по Дангану пешком. Грек бросил на меня беглый взгляд. Госпожа покраснела. Машина понеслась дальше, как ураган.

На рынке толпа неизменно расступалась перед нами. Госпожа купила ананасов, апельсинов, несколько бананов. Она зашла в рыбный магазин. Она не краснела, когда какой-нибудь бесстыдный туземец справлял нужду прямо в ручей.

В десять часов мы двинулись обратно.

— Скажи, бой, что говорят прохожие? — внезапно спросила госпожа.

— Ничего… ничего, — смущенно ответил я.

— Как ничего? — настаивала госпожа, обернувшись ко мне. — Что означают все эти замечания прохожих?

— Люди… люди… находят вас очень… очень красивой, — сказал я запинаясь.

Никогда не забуду взгляда госпожи в ту минуту, когда у меня вырвались эти слова. Ее глаза сузились, в них появилось какое-то странное выражение. Она сильно покраснела. Меня обдало жаром с головы до пят. Госпожа улыбнулась через силу.

— Очень мило с их стороны, — сказала она. — Нет нужды скрывать это от меня! Одного не понимаю: почему у тебя такой глупый вид!..

Больше она не проронила ни слова.

* * *

Госпожа качалась в гамаке, держа в руках книгу. Когда я подавал ей пить, она спросила:

— Скажи, бой, ты доволен работой в резиденции?

Ошарашенный вопросом, я застыл с открытым ртом.

— У тебя такой вид, словно ты работаешь из-под палки. Ну, конечно, мы довольны тобой. Ты безупречен… Всегда приходишь вовремя, добросовестно выполняешь работу… Только в тебе нет радости жизни, свойственной всем туземцам… Можно подумать, что ты служишь боем в ожидании чего-то лучшего, уж не знаю чего…

Госпожа говорила не переставая и смотрела прямо перед собой.

— Чем занимается твой отец? — спросила она, повернувшись ко мне.

— Он умер.

— О! Весьма сожалею…

— Вы очень добры, госпожа…

— А чем он занимался? — помолчав, продолжала она.