Жизнь Бенвенуто Челлини, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции - [51]
Когда Солосмео поприсмотрел за своими делами в Монте Казини, мы вместе двинулись к Неаполю. Не доезжая полумили до Неаполя, нам попался навстречу трактирщик, каковой стал нас приглашать в свою гостиницу и говорил нам, что он много лет жил во Флоренции у Карло Джинори194; и что, если мы остановимся у него в гостинице, он нам учинит премногие ласки, потому что мы флорентинцы. Каковому трактирщику мы несколько раз говорили, что не хотим к нему ехать. Этот человек, однако, то опережал нас, то нагонял, часто говоря нам все то же самое, что он хотел бы нас к себе в гостиницу. Так как он мне надоел, то я его спросил, не может ли он мне указать некую сицилианку, имя которой Беатриче, у каковой красавица дочка, которую зовут Анджелика, и они куртизанки. Этот трактирщик, решив, что я над ним издеваюсь, сказал: “Пошли господь пагубу на всех куртизанок и на тех, кому они милы!” И, подбоднув коня, показал вид, что решительно едет от нас прочь. Мне казалось, что я удачно развязался с этим дураком трактирщиком, хотя при этом я и не остался в выигрыше, потому что мне вспомнилась великая любовь, которую я питал к Анджелике, и вот, когда я беседовал о ней со сказанным Солосмео не без некоторых любовных вздохов, вдруг мы видим, что к нам с великой поспешностью возвращается трактирщик, который, подъехав к нам, сказал: “Дня два или три тому назад рядом с моей гостиницей поселилась женщина с девочкой, которых как раз так зовут; не знаю, сицилианки они или из какого другого места”. Тогда я сказал: “Такую власть имеет надо мной это имя Анджелика, что я, так и быть, остановлюсь в твоей гостинице”. Мы двинулись сообща, вместе с трактирщиком, в город Неаполь и спешились у его гостиницы, и мне не терпелось привести свои вещи в порядок, что я и сделал скорехонько; и, войдя в сказанный дом рядом с гостиницей, я нашел там мою Анджелику, каковая учинила мне самые непомерные ласки, какие только можно вообразить. Так я пробыл с нею от двадцати двух часов до следующего утра с таким удовольствием, что равного никогда не имел. И пока я наслаждался этим удовольствием, мне вспомнилось, что в этот самый день истекал месяц, который мне был предсказан демонами в некромантическом круге. Так что пусть посудит всякий, кто с ними путается, через какие неописуемые опасности я прошел.
В кошельке у меня случайно был алмаз, каковой мне привелось показывать золотых дел мастерам; и хотя я был молод еще, но и в Неаполе меня настолько знали, как недюжинного человека, что обласкали меня премного. Среди прочих некий обходительнейший ювелир, имя каковому было мессер Доменико Фонтана. Этот почтенный человек забросил мастерскую на те три дня, что я был в Неаполе, и не отставал от меня, показывая мне множество прекрасных древностей, которые были и в Неаполе, и вне Неаполя; и, кроме того, повел меня представиться неаполитанскому вице-королю195, каковой дал ему знать, что жаждет меня видеть. Когда я явился к его сиятельству, он оказал мне весьма почетный прием; и пока мы это учиняли, его сиятельству бросился в глаза вышесказанный алмаз; и, попросив меня показать его ему, он сказал, что если бы я стал с ним расставаться, то чтобы я, уж пожалуйста, не обошел его. На что я, получив обратно алмаз, снова подал его сиятельству и сказал ему, что и алмаз, и я — к его услугам. Тогда он сказал, что алмаз ему очень нравится, но что ему еще гораздо больше бы нравилось, чтобы я остался у него; что он заключит со мной такие условия, что я буду им доволен. Много любезных слов сказали мы друг другу; но когда затем мы перешли к достоинствам алмаза и мне было велено его сиятельством, чтобы я спросил за него цену, какую я думаю, без обиняков, на что я сказал, что двести скудо точная ему цена. На это его сиятельство сказал, что он думает, что я ничуть не уклонился от должного; но так как он оправлен моей рукой, а он знает, что я первый человек на свете, то, если бы его оправлял кто-либо другой, он вышел бы не таким превосходным, как кажется. Тогда я сказал, что алмаз оправлен не моей рукой и что он оправлен нехорошо; и то, что он дает, он дает благодаря своей собственной добротности; и что если бы я его переоправил, то я бы его весьма улучшил против того, что он сейчас. И, поддев алмаз ногтем большого пальца за ребра, я вынул его из кольца и, слегка почистив, подал его вице-королю; тот, довольный и изумленный, выписал приказ, чтобы мне уплатили двести скудо, которые я спрашивал. Вернувшись в свое жилье, я нашел письмо, полученное от кардинала де’Медичи, каковое мне говорило, чтобы я с великой поспешностью возвращался в Рим и сразу же отправлялся спешиться у дома его преосвященства. Когда я прочел письмо моей Анджелике, она с миленькими слезами стала меня упрашивать, чтобы я, уж пожалуйста, остался в Неаполе или же взял ее с собой. На это я сказал, что если она хочет ехать со мной, то я ей отдам на хранение те двести дукатов, которые я получил от вице-короля. Мать, увидев нас за этими тесными разговорами, подошла к нам и сказала мне: “Бенвенуто, если ты хочешь увезти мою Анджелику в Рим, оставь мне штук пятнадцать дукатов, чтобы я могла родить, а потом приеду и я”. Я сказал старой мошеннице, что я охотно оставлю ей хоть тридцать, если она согласна отдать мне мою Анджелику. Когда мы на этом порешили, Анджелика попросила меня, чтобы я ей купил платье из черного бархата, потому что в Неаполе он дешев. Я на все был согласен; когда я послал за бархатом, расплатился и все, старуха, которая думала, что я совсем размяк, стала просить у меня платье из тонкого сукна для себя, и иного всякого другого для своих детей, и гораздо больше денег, чем я ей предлагал. На что я приветливо обернулся к ней и сказал: “Беатриче моя дорогая, хватит тебе того, что я предложил?” Она сказала, что нет. Тогда я сказал, что если не хватит ей, то мне хватит; и, поцеловав мою Анджелику, она со слезами, а я со смехом, мы расстались, и я тотчас же выехал в Рим.
