Жизнь à la mode - [6]

– Ты усомнишься в моей бесконечной любви и безграничной преданности, если я, предположим, съезжу навестить отца? – словно невзначай спрашиваю я у маменьки, пока она выбирает чемодан для своего длительного путешествия в Африку.

На полу ее квартиры выстроились уже восемь чемоданов. Она задумывается.

– А ты усомнишься в том, что у меня прекрасный вкус, если я, предположим, сообщу тебе, как мы с Ронни провели несколько дней вместе на элитном грязевом курорте на севере? – парирует мама.

– Хм, – неуверенно отвечаю я, точно зная, что не желаю слышать никаких подробностей этого приключения.

– Это было восхитительно. Мои трицепсы помолодели на много лет. – И она закатывает рукава, демонстрируя помолодевшие подтянутые трицепсы.

– А все-таки как насчет папы? – осмелела я.

Матушка смотрит на меня, а затем тянется к моим коротким рукавам, пристально уставившись на мои трицепсы. Право слово, они ничуть не плохи для человека, который, наполняя стакан водой, считает это упражнением по поднятию тяжестей. Нет, в самом деле, эти бутылки с водой теперь такие тяжелые. Мама одобрительно кивает.

– Ты вовсе не должна рассказывать мне обо всем, что делаешь, дорогая. Для этого Господь даровал нам психоаналитиков. А я люблю тебя просто так, бескорыстно.

Иными словами, я получила разрешение. Моя мама никогда не относилась к разряду мамаш, руководствующихся девизом: «Расскажи мне обо всем». Убеждена, в ее банно-грязевом приключении есть множество подробностей, о которых она никогда мне не поведает, понимая, что для меня это несколько чересчур. У всех нас есть свои маленькие секреты, но большая часть их важна лишь самим обладателям тайны. Эти секреты приводят нас в восторг, когда думаешь о них, но теряют прелесть при пересказе.

Но существует пара проблем, о которых все мы по мере сил стараемся забыть, – это боль и предательство. В нашей семье к ним относятся побег отца с блондинкой-кузиной и смерть моего старшего брата в тот день, когда я закончила колледж. Вообще-то в тот день он впал в кому после аварии на мотоцикле, но умер через сутки. Чудовищным образом все это соединилось с радостью по поводу выпускного, однако она мгновенно улетучилась при мысли о брате. Он в свое время бросил колледж, пытаясь самостоятельно пробиться в жизни как программист, и именно в тот момент наконец-то получил грандиозный заказ. Мой брат Джон был старше меня на четыре с половиной года, поэтому наши отношения не отличались особой близостью, как мне всегда казалось. И у него постоянно была куча друзей, тогда как с нами, со мной и особенно с Джейни, он общался довольно мало. Нельзя сказать, что Джон не заботился о нас, прежде всего о маме, но он не любил общаться, давать советы или тусоваться со мной так часто, как мне бы хотелось. Я всегда надеялась, что мы повзрослеем, наши отношения изменятся, мы станем ближе друг другу. Может, еще поэтому его неожиданная смерть так потрясла меня. Мне повезло, что в моей жизни тогда был Джош. И, наверное, у родителей уже тогда все шло не так гладко. Порой я мысленно прокручиваю в памяти события тех лет в том небольшом участке мозга, который находится непосредственно над правым ухом, где логическое мышление отсутствует полностью. Но мы с мамой никогда не говорим об этом. Только с психоаналитиком время от времени и при случае с абсолютно незнакомыми людьми.

И с Марией. С ней я дружу так долго, что едва верю в это. Мария знает обо мне все до мельчайших подробностей, даже то, что я однажды самостоятельно удалила родинку на ноге. Хотя до сих пор не понимаю, как мне это удалось. Мы с Марией познакомились на занятиях по биологии на первом курсе, когда я в первый же день умудрилась расколоть пробирку с анализом. Такая крошечная (пробирка, разумеется), она наделала столько шуму при падении на пол. Когда преподаватель спросил, кто это сделал, Мария немедленно грохнула об пол и свою в знак поддержки.

– Ой-ей, – совершенно спокойно произнесла она.

Мария развеяла все мои страхи.

– Забудь, – сказала она, – их закупают сотнями, к тому же я видела вчера, как препод уронил целую коробку. Знаешь, звук был еще тот.

С тех пор она десятки раз приходила мне на помощь.

Как и большинство тех, кто знает меня, Мария осведомлена о том, что я терпеть не могу летать. Но большинство моих знакомых не понимают этих страхов и раздражаются. Мария – единственный человек, который придет провожать меня в аэропорт. Она выросла на Стейтен-Айленде в обществе пяти братьев и, как мне известно, не боится ничего на свете. Зато у нее есть комплексы, связанные с душевыми кабинками.

– Никогда не входи босиком в чужой душ, – заклинает она. – Ты же не знаешь, что там окажется. Невозможно учесть все.

По этой причине Мария рассталась с несколькими приятелями; думаю, они принимали ее странности на свой счет. Хотя некоторые из ее ухажеров, вероятно, не замечали, принимает ли она душ в их квартире, да и моется ли вообще, им не было до этого никакого дела. Однажды я сказала ей об этом.

– У них иные приоритеты, – ответила она.

Итак, Мария везет меня в Ньюарк, один из ее любимых аэропортов, в своем «додже» приблизительно семидесятого года выпуска, некогда принадлежавшем ее бабушке. Мария в просторном черном плаще, а на голове у нее то, что сама она называет «прическа». Хотя Господь наградил ее роскошной копной волос – у меня-то лишь жидкие (и постепенно редеющие) прямые каштановые волосенки, – Мария постоянно что-то сооружает из них и регулярно меняет цвет. Сейчас, например, они длинные и с легкой проседью – подобным образом женщины осветляли волосы в шестидесятых. Мои волосы обычно пристойного каштанового цвета, и, порой подкрашивая их, я стараюсь придать им оттенок ореха или клена, хотя все эти древесно-ботанические параллели немного раздражают. Цвета Марии всегда носят роскошные названия вроде Безумия Клюквенного Коктейля или Волнующей Плоти, но ее ничуть не беспокоят возможные ассоциации. Сейчас она вдобавок взбила волосы пышной шапкой. Надо сказать, получилось много.