Живые, пойте о нас! - [17]

— В противогазные сумки кладите, в карманы, за пазуху. Помните, это наш хлеб.

Патронов было много. Они лежали россыпью в ящиках, на корме.

Андрей Трофимович зашел к командиру катера в рубку:

— Хорошо ведете катер, старшина! Небось Машинную школу кончали?

— Вашу, товарищ полковник.

Ворожилов, размышляя о чем-то своем, промолчал. В воображении его вставал петергофский берег, парк, где им предстояло высадиться. Зажатый между каменной стеной Александрии и Фабричной канавкой, круто всходящий к расположенному выше дворцу, этот плацдарм таил в себе угрозу.

Думал Ворожилов и о том, что они высаживаются без артиллерийской подготовки. «Пожалуй, так оно и лучше… Свалимся на немцев внезапно».

И ему вдруг отчетливо представилась ночь, когда он, молодой боец Красной Армии, шел на штурм Перекопа.

Он словно ощущал под ногами зыбкие солончаки, видел Сиваш, гиблое, гнилое место, где сбившегося с проторенного пути всадника вместе с конем затягивала мертвая соленая вода.

«И все-таки мы победили в этом штурме», — думал Ворожилов.

Под монотонный, ровный шум мотора полковник размышлял в эти минуты и об армейцах, бойцах стрелкового корпуса, с которыми морякам надо было вступить во взаимодействие.

Ворожилов знал о больших потерях 8-й армии, куда входил и этот корпус. Из последних сил бьются они на рубеже между Старым и Новым Петергофом, преграждая немцам путь на Ораниенбаум.

Ворожилову называли в штабе флота имя командира корпуса генерал-майора Михаила Павловича Духанова.

«Добрый солдат, славный боевой товарищ», — говорили в армии люди, знавшие его лично.

«Главное — пробиться нам и армейцам друг к другу, выбить фашистов из Петергофа!» Ворожилов твердо надеялся на это.

Швыряло шлюпки, соленые брызги били в лица десантников.

На заливе было холодно. Моряки тесно прижимались друг к другу. Хотелось курить, но строгий приказ Ворожилова: «На переходе ни огонька!» — свято выполнил каждый.

Десантники говорили вполголоса. Вокруг лишь тьма, пробитая осенними звездами, да огненные вспышки над Ленинградом. Снова, наверное, авиационный налет…

— Нам бы только вырваться на берег, — услышал Добрынин, — будут знать моряков!

Павел посмотрел на сидевшего рядом незнакомого краснофлотца. Он его, кажется, где-то видел раньше. Точно. Светлая полоска на бушлате — разведчик!

На последнем инструктаже, который вчера проводил лично Батя, они были вместе. Напутственные слова командира всплыли в памяти: «Смелость, смелость и еще раз смелость — вот что требуется от вас. И помните: вы глаза и уши отряда!»

Бывает так: в минуты опасности захочется поделиться самым сокровенным с человеком, который находится рядом с тобой, пусть даже незнакомым.

Вот и сейчас к Павлу обратился сосед:

— Тебя как зовут?

— Павел.

— А меня Алексей. В Петергофе моя любовь осталась. Тоней звать. Мы с ней вместо в школе учились.

— А почему ты думаешь, что она там?

— У нее больная мать. Наверное, не успели вывезти.

— Разговоры!.. — негромко окликнул командир, стоявший на корме.

Прямо на берегу — теперь, видать, уже недалеком — взвилась, разбрызгивая искры, цветная сигнальная ракета.

— Себя подбадривают.

Удивительно, как явственны в соленой ночной свежести моря посторонние запахи. Так и теперь откуда-то дохнуло горькой, стелющейся над водой гарью.

— Город жгет!..

Слово «фашист» не произносили, говорили коротко «он», но по интонации угадывалось, о каком лютом, ненавистном враге идет речь.

Голоса сами собой стихли. Катера заметно сбавили обороты моторов.

Прошло несколько томительных минут ожидания…

Прощайте, шлюпки, палубы катеров, последняя частица Кронштадта, последняя связь с ним!

Кронштадтцы в Петергофе

«За Ленинград!» — пронесся зов,

И в ледяную воду, в пламя

Пошла атака моряков

На берег, занятый врагами.

Здесь каждая тропинка, дом

Встречали автоматным громом.

Бойцы промчались бережком

Знакомым, ой каким знакомым.

Уже, казалось, не поднять

Голов, но побеждает смелость,

И к тем, кто встретил день опять,

Пришла из пекла боя зрелость.

1942 г.

Немцы вошли в Петергоф, таивший в себе и сейчас угрозу для них.

Фашистам, захватившим Петергоф, была страшна зловещая близость столицы Балтийского флота — Кронштадта, его северных и южных фортов, этих цитаделей с мощной артиллерией, подземными крепостями и арсеналами, с одетым в черное гарнизоном.

«Черные комиссары» — так стали называть враги балтийских матросов. Позднее немецкая солдатня говорила о балтийцах суеверно-панически: «Черная смерть».

За безымянной речкой у Петровской гранильной фабрики, где сражались, сдерживая силы врага, бойцы 10-й стрелковой дивизии, в начале октября стали твориться непонятные для немцев вещи. Их разведчики доносили, что дивизия обескровлена, что помощи ей ждать неоткуда. И все-таки дивизия продолжала вести бои. На смену погибшим приходили живые. Они были в обычной одежде советских солдат, шли в бой с таким же оружием. Но к кличу, рвавшему воздух: «За Родину!» — присоединились страшные для немцев: «Даешь!», «Полундра!» — это флот с Ораниенбаумского «пятачка», с фортов, кораблей посылал своих бойцов на передовую.

Петергоф, со слепотой выбитых взрывами дворцовых окон, с мертвыми фонтанами, с пересекавшими парк окопами и поваленными деревьями, был дик и зловещ.