Живые и мертвые - [46]

Солнечный июльский лес был чудо как хорош! В нем пахло смолой и нагретым мхом. Солнце, пробиваясь через покачивающиеся ветки деревьев, шевелилось на земле теплыми желтыми пятнами. Среди прошлогодней хвои зеленели кустики земляники с веселыми красными капельками ягод. Бойцы то и дело на ходу нагибались за ними. При всей своей усталости Синцов шел и не уставал замечать красоту леса.

«Живы, — думал он, — все-таки живы!» Серпилин три часа назад приказал ему составить поименный список всех, кто переправился. Он составил список и знал, что в живых осталось сто сорок восемь человек. Из каждых четырех, пошедших ночью на прорыв, трое погибли в бою или утонули, а остался в живых только один — четвертый, и сам он тоже был таким — четвертым.

Идти и идти бы так вот этим лесом и к вечеру, уже не встречаясь с немцами, выйти прямо к своим — вот было бы счастье! А почему бы и не так? Не всюду же немцы, в конце концов, да и наши, возможно, отступили не так уж далеко!

— Товарищ комбриг, как вы думаете, может быть, дойдем сегодня до наших?

— Когда дойдем, не знаю, — полуобернулся на ходу Серпилин, — знаю, что когда-нибудь дойдем. Пока спасибо и на этом!

Он начал серьезно, а кончил с угрюмой иронией. Мысли его были прямо противоположны мыслям Синцова. Судя по карте, сплошным лесом, минуя дороги, можно было идти самое большее еще двадцать километров, и он рассчитывал пройти их до вечера. Двигаясь дальше на восток, нужно было не там, так тут пересечь шоссе, а значит, встретиться с немцами. Опять углубиться без встречи с ними в зеленевшие на карте по ту сторону шоссе лесные массивы было бы слишком удивительной удачей. Серпилин не верил в нее, а это значило, что ночью при выходе на шоссе придется снова вести бой. И он шел и думал об этом будущем бое среди тишины и зелени леса, приведших Синцова в такое блаженное и доверчивое состояние.

— Где комбриг? Товарищ комбриг! — увидев Серпилина, весело прокричал подбежавший к нему красноармеец из головного дозора. — Меня лейтенант Хорышев прислал! Наших встретили, из Пятьсот двадцать седьмого!

— Смотри-ка! — радостно отозвался Серпилин. — Где же они?

— А вон, вон! — красноармеец ткнул пальцем вперед, туда, где в зарослях показались фигуры шедших навстречу военных.

Забыв об усталости, Серпилин прибавил шагу.

Люди из 527-го полка шли во главе с двумя командирами — капитаном и младшим лейтенантом. Все они были в обмундировании и с оружием. Двое несли даже ручные пулеметы.

— Здравствуйте, товарищ комбриг! — останавливаясь, молодцевато сказал курчавый капитан в сдвинутой набок пилотке.

Серпилин вспомнил, что видел его как-то в штабе дивизии, — если не изменяла память, это был уполномоченный Особого отдела.

— Здравствуй, дорогой! — сказал Серпилин. — С прибытием в дивизию, тебя за всех! — И он, обняв, крепко поцеловал его.

— Вот явились, товарищ комбриг, — сказал капитан, растроганный этой не положенной по уставу лаской. — Говорят, командир дивизии с вами здесь.

— Здесь, — сказал Серпилин, — вынесли командира дивизии, только… — Он, не договорив, перебил себя: — Сейчас пойдем к нему.

Колонна остановилась, все радостно смотрели на вновь прибывших. Их было не много, но всем казалось, что это лишь начало.

— Продолжайте движение, — сказал Серпилин Синцову. — До положенного привала, — он посмотрел на свои большие ручные часы, — еще двадцать минут.

Колонна нехотя двинулась дальше, а Серпилин, жестом пригласив идти за собой не только капитана и младшего лейтенанта, но и всех бывших с ними красноармейцев, медленно зашагал навстречу колонне, — раненых несли в середине ее.

— Опустите, — тихо сказал Серпилин бойцам, несшим Зайчикова.

Бойцы опустили носилки на землю. Зайчиков лежал неподвижно, закрыв глаза. Радостное выражение исчезло с лица капитана. Хорышев сразу при встрече сказал ему, что командир дивизии ранен, но вид Зайчикова поразил его. Лицо командира дивизии, которое он помнил толстым и загорелым, сейчас было худым и мертвенно-бледным. Нос заострился, как у покойника, а на бескровной нижней губе виднелись черные отпечатки зубов. Поверх шинели лежала белая, слабая, неживая рука. Комдив умирал, и капитан понял это сразу, как только его увидел.

— Николай Петрович, а Николай Петрович, — с трудом согнув ноющие от усталости ноги и став на одно колено рядом с носилками, тихо позвал Серпилин.

Зайчиков сначала пошарил по шинели рукой, потом закусил губу и только после этого открыл глаза.

— Наших встретили, из Пятьсот двадцать седьмого!

— Товарищ командир дивизии, уполномоченный Особого отдела Сытин явился в ваше распоряжение! Привел с собою подразделение в составе девятнадцати человек.

Зайчиков молча посмотрел снизу вверх и сделал короткое, слабое движение лежавшими на шинели белыми пальцами.

— Опуститесь пониже, — сказал Серпилин капитану. — Зовет.

Тогда уполномоченный, так же как и Серпилин, встал на одно колено, и Зайчиков, опустив прикушенную губу, шепотом сказал ему что-то, что тот не сразу расслышал. Поняв по его глазам, что он не расслышал, Зайчиков с усилием еще раз повторил сказанное.

— Комбриг Серпилин принял дивизию, — прошептал он, — рапортуйте ему.