Живые борются - [5]

Заночевали на бугре. Пока сушились и ужинали, прошло полночи. Все, кроме Хорькова, уснули. Виктор Тимофеевич подложил в костер дров, достал карту. Бывают у человека такие минуты, когда необходимо остаться одному и разобраться в сомнениях. Хорьков сгорбился над картой. Он видел те же условные знаки, горизонтали, синие прожилки рек, но теперь все это потеряло прежнюю масштабность, а Экимчан ушел куда-то далеко за тайгу, за пределы доступного.

«Как же все-таки не ошибиться? Где же лежит путь к спасению? Наметить ли его по карте или идти, доверившись инстинкту?» — думал Виктор Тимофеевич, но вдруг решил, что идти в любом направлении одинаково трудно и что добраться до населенного пункта можно только в том случае, если люди не потеряют бодрость духа и в них не ослабнет потребность жить. Это сейчас важнее направлений. Но как сохранить хорошее настроение у Татьяны, Бориса, Абельдина? Виктор Тимофеевич сложил карту, засунул ее глубже в рюкзак, как ненужную вещь.

Он стал смотреть на огонь, задумался. Через несколько часов начнется новый день, надо подавить сомнения, а они копились в нем, росли, не давали покоя. Виктор Тимофеевич знал много случаев, когда люди, попав в критическое, но не безнадежное положение, вдруг без каких бы то ни было оснований переставали сопротивляться и умирали до времени, не использовав всех возможностей для борьбы. Заблудившийся в тайге человек, даже опытный, случается, вдруг забывает, как ориентироваться в лесу, и нелепо гибнет иногда в знакомых местах.

— Конечно, самое страшное — паника, страх перед опасностью! — вслух сказал Хорьков и вздрогнул, испугавшись своего голоса.

Проснулась Татьяна. Увидев сидящего Виктора Тимофеевича, она приподнялась и спросила с тревогой:

— Вы почему не спите? Ведь дойдем же, честное слово, дойдем.

Она встала, накинула на плечи телогрейку, зябко вздрогнула и подсела к огню.

— Молодости так и положено — не унывать, — ответил, улыбаясь, Виктор Тимофеевич. — А я вот размечтался... Вспомнил старушку мать. Сколько раз обещал ей приехать после поля, да так и не выбрался. А она ждала. Но теперь непременно поеду, повидаюсь, детство бесштанное вспомню. Схожу на яр, что у речки за селом, где мы гнезда птичьи разоряли, поброжу по озерам...

— И мне, Виктор Тимофеевич, порой до боли хочется к своим, так бы и полетела, но почему-то кажется, что мы с каждым днем уходим все дальше и дальше от них, — и она вопросительно посмотрела в лицо собеседника, освещенное бликами костра.

— А ты не думай об этом, и не будет казаться. Выйдем в негоревшую тайгу, там легче будет идти, и, — но вдруг спохватился, поправился: — не то что легче, но будет ягода, может, мясо добудем. А теперь, Таня, айда спать, вот-вот гагары закричат, разбудят утро.

Он подбросил в костер дров и, подложив под голову рюкзак, улегся. Над ним в вышине собирались в стаи синеватые облачка. Мягкая, прикрытая ломкой коркой земля все еще сильно пахла гарью. Виктор Тимофеевич уснул только перед утром. Его суровое лицо отмякло от какой-то догадки и выражало спокойствие.

Отряд поднялся с восходом солнца. Легкий завтрак, короткие сборы — и снова захлюпала под ногами черная вода. Люди проделывали сложные петли, обходя препятствия. Через полноводные ключи ложились переправы. В этот день им не повезло с ночевкой. На бугре, где оставался отряд, не было дров. Сбившись в кучу и прикрывшись пологом, они провели тяжкую ночь. Никто до утра не сомкнул глаз.

Неласковое сырое утро настроило всех на грустный лад. Багровый восход золотил обширные разливы воды и черные бугры. Вспухшие от ночного дождя болота ничего хорошего путникам не предвещали. Это был первый день без завтрака: паек был еще наполовину уменьшен. Люди молча накинули на плечи рюкзаки и без сожаления ушли с неудачной стоянки. Ноги вязли до колен. Вода забиралась в сапоги. Трудно было идти. Люди падали, поднимались и продолжали двигаться на запад. Виктор Тимофеевич не мог не заметить на лицах спутников печати непреодолимой усталости. Это был тревожный признак: вслед за усталостью приходит и губительное безразличие. Если его не рассеять, не убить в самом зародыше, тогда ни за что не выпутаться из этой проклятой западни.

Еще прошла одна ночь на сыром бугре, без костра, в мокрой одежде. Люди ослабли, а марям все не было края. С каждым днем километры становились длиннее.

Первые лучи солнца, пронизав поредевшие облака, осветили далекие горы и зеленый край леса, теперь казавшийся не таким уж далеким. Но Хорьков знал — это очень далеко.

— Тайга! — вдруг крикнул он, словно его осенила какая-то радостная мысль. — Там высушимся, выспимся у костра и такой обед закатим, что сам черт позавидует!

— Я бы хотел этот обед иметь сейчас, — сказал Борис разочарованно.

— А мне не надо обеда ни здесь, ни там, — заявил неожиданно Абельдин.

Виктор Тимофеевич покосился на него и только теперь заметил, как изменился парень — осунулся, похудел, лицо его стало бесцветным, почти прозрачным.

— Ты нездоров? — спросил он, не скрывая беспокойства.

— Ослаб, не знаю отчего.

— Потерпи немного, Абельдин, уже близко негоревшая тайга, там и отдохнем, и хвороба пройдет. А сегодня надо идти и идти.