Живые борются - [21]

— Да что ты, милая, как же можно иначе! Федор, седлай двух коней бери веревки, топор, от седел отстегни потники для постилок и жди, а мы мигом смотаемся за парнем к ключу. Как его зовут? — вдруг спросил тот же мужчина, повернувшись к Татьяне.

— Николай Абельдин, а того, который на берегу реки, за кривуном, — Борис.

— Привезем и того, не беспокойся, найдем, мы в тайге привычные. Родные у тебя есть? — спросил он, ощупывая ее взглядом.

Он достал из сумы брюки с рубашкой и, ничего не сказав, положил около Татьяны. Отойдя к краю поляны, старик крикнул:

— Не забудь переодеться!

Федор вытащил из-под груза недоуздки и ушел за лошадьми.

Девушка сидела у огня, захваченная нахлынувшими чувствами. Это были не радость, не восторг, не торжество... Нет таких слов на человеческом языке, чтобы выразить состояние обреченного в момент, когда к нему возвращается жизнь. Татьяна впервые за это время по-девичьи строго осмотрела себя, застенчиво покраснела и поторопилась переодеться. И тут что-то словно надломилось в ней. Она упала на землю, прижалась всем тоненьким телом к траве и зарыдала. Так она и заснула, заплаканная, счастливая, обнадеженная людьми.

Она не слышала, как привезли Абельдина — худого, черного, онемевшего от радости, как бородач с Федором, молодым парнем, уехали вверх по Селиткану.

Борис так и не смог разжечь костер, лежал, изъеденный гнусом, прикованный тяжелой болезнью к земле. И вдруг в шуме речного переката его слух уловил человеческий крик, кто-то звал его по имени. Не птица ли обманывает? Потом он ясно услышал звук ботала, треск сучьев под ногами лошадей. Еще несколько минут, и парень увидел выходящих на поляну мужчин.

— Живой? — спросил бородач.

Борис часто-часто закивал головой.

— Вот и хорошо. А твои товарищи недалече, на нашем таборе, — и вдруг оторопел, увидев ступни Бориса. — Неужто ты, паря, шел на таких ногах? Обгрызли их звери, что ли?

— Все на таких шли, — сказал Борис.

— В больнице вылечат. А поправишься, паря, всю жизнь молись за Татьяну. Не будь ее с вами — считай, хана, медведям на корм пошли бы.

— Да, это правда, она молодец!..

— Спина у тебя натружена или сломана?

— Ушиблена. Попал в завал на реке, бревном угодило, — ответил Борис.

— Значит, ехать верхом на коне не сможешь? Ну ладно, мы сейчас мигом смастерим носилки, подпряжем в них лошадей, и айда на стоянку. Тут близко, рукой подать!

Мужчины вырубили две жерди, прикрепили их к седлам с обеих сторон и пространство между лошадьми в полтора метра переплели веревкой. Получилось что-то вроде гамака. Потом застлали его войлочными потниками и уложили Бориса.

— Хорошо? — спросил бородач.

— Хорошо, но на своих бы лучше было.

— Успеешь, паря, еще находишься, невелики твои годы.

Татьяну разбудили горячие лучи солнца. Какое-то время девушка лежала с закрытыми глазами, боясь взглянуть на окружающий ее мир, не в силах уяснить: сон ли это был, или она действительно попала к людям. В голове сумбур от нераспутанных мыслей. Неподатливое тело наливалось болью, тяжелело. Где-то близко заржал жеребенок, залаяла собачонка, пролетела вспугнутая кем-то стайка дроздов. Татьяна приподнялась, вытерла рукавом влажное от слез лицо, безучастно посмотрела на свои исхудалые кисти рук. По ним замысловатым рисунком просачивались синие прожилки вен. Затем она пригладила ладонями сбившиеся шапкой волосы на голове, улыбнулась стариковской рубашке, что была на ее плечах, широченной и длинной, как водолазная роба.

Из глубины леса послышался треск сучьев. Девушка приподнялась и увидела пробирающегося сквозь чащу леса добродушного бородача и на носилках улыбающегося Бориса. В эти минуты ей казалось, что и небо, и тайга, и зелень, и люди, и бабочки, и певчие птицы, и комары — словом, весь мир ликовал. То были минуты настоящего человеческого счастья, осознанного всем существом, добытого ценою тяжелых лишений.

Татьяна настороженно следила, не появится ли еще кто из леса. Ей хотелось именно сейчас увидеть того человека, кому все они обязаны своей жизнью. Но стоило каравану выйти на поляну, как тайга сомкнулась, и остался он где-то за сумрачной стеной леса, пойманный смертью, без могилы. Ей стало невыносимо тяжело оттого, что не сказали ему за все хотя бы доброго слова. Она уронила безвольную голову на согнутые колени, сжалась в судорожный комочек и зарыдала.

Солнце заслонила тучка, и на землю легла траурная тень. Ветерок убрал с реки шум перекатов. С небесной высоты упал на тайгу орлиный крик. Татьяна подняла голову, печальными глазами окинула помрачневший пейзаж, окружающих ее людей, сказала шепотом:

— А ведь дома будут ждать его!..

Тучка в небе разрослась, нахмурилась, почернела и грозным контуром повисла над притихшей тайгой. Перестали кормиться лошади, присмирел Селиткан. Из недр старого леса прорвался затяжной, предупреждающий гул. Пахнуло сыростью. Все замерло в ожидании. И еще не успели люди перебраться в палатку, как черный свод неба распахнулся от края до края. Небо гневалось. Лил дождь. В смертельной тоске стонал придушенный бурей лес. Истошно кричала отбившаяся от табуна лошадь...

Через два дня, оставив на поляне груз, караван вернулся в Экимчан. Впереди, подбадривая пятками вороного коня, ехал добродушный бородач. В поводу он вел двух лошадей, впряженных в носилки Бориса. Остальные ехали следом. Солнце обливало щедрым теплом тайгу. Земля нежилась в материнской истоме. Во всех ее закоулках, в воздухе, в чаще, на полянах — всюду гремела могучая симфония жизни.