Живут три друга - [9]

В последний раз он погорел после ограбления магазина "Венский шик", уже реквизированного у нэпмана и опечатанного. Выломали стенку, вывезли много товаров, продали - и были арестованы.

Суд приговорил Григорьева к десяти годам, и он был отправлен на Соловецкий остров. Пробыл он там меньше года, и вот бежал.

- Как же это тебе удалось? - спросил я.

- Последнее время я работал грузчиком в Беломорске. Цыган там один отбывал срок и задумал срываться. Жена ему привезла с Украины удостоверение и справку, будто бы он приезжал сюда хоронить брата. И вдруг он получает досрочное освобождение.

Я и купил у него документы. Деньжонки имел: хорошо зарабатывал, играл в карты. Хранил я их в поясе штанов. Ну... за час до отхода пробрался на станцию, купил билет. Охрана в Беломорске со стороны лагеря всегда выстраивалась минут за пятнадцать до отхода, я держался за вокзалом. Поезд подошел - сел. Едва тронулись - двое с револьверами: "Ваши документы". Тогда фотографий на удостоверениях не было, а паспорта еще не вводили. По рождению я был лишь на год старше цыгана - прошло.

Жена моя ахнула:

- А поймали б?

Она у меня местная, деревенская, воровских дел не знала. Михаил пожал плечами:

- Суд и новая ссылка... на тот свет.

- А кто тебе к нам в коммуну посоветовал? - спросил я.

- Голос с того света и посоветовал. Приехал в Москву я днем, и сразу к брату. Неродной был, сын Григорьевых из Теликовки. Встретил хорошо, выпили.

А вечером я сказал: "Проведать друга хочу", - и поехал на Серпуховку к Алехе Кабанову. Пообещал брату: "Ночевать вернусь". А с Алехой мы когда-то поделыциками были. Думаю, застану ль? На воле ль он?

Оказался дома, хорошо встретил, бутылку на стол. Тары-бары - второй час ночи. Жена его кинула мне подушку на диван, одеяло: "Оставайся". Наутро Алеха опять не отпустил, похмелялись. "Есть, - говорит, - магазинчик. Кассу можно взять". Я чиркнул рукой по горлу. "Сыт. Обожду. Сгребут вышка мне". Расстались по-хорошему, к брату добрался лишь затемно, а он встречает белый. "Только час как засаду сняли.

Соседка на тебя донесла". Я за кепку да к знакомым девчонкам Гуревичам. Жили они на Верхней Масловке, когда-то с их братом я квартиру брал. Погиб он.

Застопорили мильтоны, кричат: "Стой!", он бежать, а они с нагана. У них переночевал, девчонки посоветовали: "Езжай в Болшево". И вот привет вам с кисточкой.

- Умные эти девчонки, - сказал я Михаилу. - Сейчас на работу мне, а вечером позову Павла Смирнова, кое-кого еще, обсудим твой вопрос.

О прибытии Михаила Григорьева я еще утром доложил руководителю воспитательной части. А сейчас вдобавок переговорил с управляющим Богословским и сказал, что готов за Григорьева поручиться. Он расспросил меня, что за человек Михаил, подумал и согласился :

- Что ж, есть смысл.

И научил, как действовать.

Когда я вернулся домой, там уже был Павел Смирнов и шла оживленная беседа.

"Встретились друзья, - подумал я весело. - Теперь надо будет добиться, чтобы жили вместе. Чего только в жизни не бывает".

- Как решили? - встретил меня вопросом Михаил. - Возьмете... в свой монастырь?

- Управляющий игумен согласился, - так же шутливо ответил я. - Но ведь окончательно решают монахи. На общем собрании.

- Считай, Миша, ты с нами, - ободрил старого друга и Павел Смирнов. Николая ведь взяли когдато? И меня. То же Белое море и "красненькая" сроку.

Поручимся за тебя, ребята тут свои. Болшево - это лучшее место, где для нашего брата светит человеком стать.

- Так идти за бутылкой? - вставая, спросил Михаил.

Мы с Павлом оба расхохотались.

- У нас всегда так, - сказал я. - Радость - бутылку. Горе - бутылку. Забудь об этой барышне, Миша. Понял? Застукают пьяным - сразу за ворота и скатертью дорога. Экспертизы тут не делают: сивухой от тебя несет, глаза красные, как у кролика - и конец.

- Понял, - проговорил Михаил, садясь. - Когда собрание?

Я сел рядом.

- Будет и собрание. Но сперва ты должен пожить в другом... монастыре. Помещается он в Москве на Лубянке. Помнишь, там серый дом стоит?

В комнате сразу наступило молчание. Михаил Григорьев снова медленно поднялся, руки у него бессильно висели вдоль туловища. С минуту он молча переводил взгляд с меня на Павла, точно желая узнать, шутим ли мы над ним или издеваемся? С недоумением на всех нас смотрела и моя жена Аня. Даже Павел немного заколебался: чего это я несу?

- Да ты... да ты... - наконец заговорил Михаил, и губы его задрожали от гнева. - Я ж с Беломорска бежал. Да ты... Я не знаю. Ты... Меня ведь у брата чуть не сгребли в Москве. Сунь я только нос в уголок [Уголок уголовный розыск]...

на Лубянку или на Петровку - вышку дадут. А ещэ друг, кореш! Зачем я приехал к тебе!

Я постарался сохранить хладнокровие.

- Сядь. Не психуй. Можешь меня выслушать?

Когда Григорьев вновь опустился на диван, я положил ему руку на колено.

- Что такое Болшевская трудкоммуна? Это содружество... ну пускай колония людей, которые твердо решили порвать с преступным прошлым. Почему мы здесь живем? Почему не разбежались? - Я повернулся к Смирнову. - Теперь и ты, Паша, видишь, тут нет ни охраны, ни колючей проволоки. Не нравится наша жизнь, работа на производстве? Вот она, станция, сыпь! Рядом Москва, шалманы, старые дружки...