Живой мост - [21]

Внезапно Атва очнулся.

— Как умерла моя мать?! — закричал он.

— Как и все люди умирают, сынок, — в сильнейшем волнении поспешил ответить шейх.

Рука Атвы, сдавившая плечо шейха, разжалась, из глаз его хлынули слезы.

— И ты тоже отвечаешь так, дядюшка Байюми, — рыдая, повторял он.

А шейх Байюми, успокаивая, гладил его по спине, сам не в силах сдержать катившиеся по лицу слезы.

— Она умерла, сынок, окруженная всеми нами. И если ты снова вернешься на поле боя, то мы все будем ждать тебя и твоих товарищей с победой и молиться за вас. Я доживу, увижу, как ты вернешься победителем. Пойдем, сынок, возвратимся в деревню, тебе надо отдохнуть с дороги.

Шейх Байюми хотел взять Атву под руку, но тот отстранился и бросился в сторону, сквозь застывшую вокруг толпу. Огонь, вспыхнувший в его глазах, высушил слезы.

Неожиданный порыв Атвы испугал односельчан. За его спиной раздались возгласы:

— Куда ты, Атва? Подожди! Мы пойдем с тобой!

Но Атва ускорил шаг. Он миновал кладбище и быстро направился к дороге, ведущей на шоссе. Односельчане побежали, пытаясь догнать его.

— Остановись, Атва! — доносились до него голоса. — Вернись в деревню!

Но Атва с лихорадочной поспешностью шел все вперед и вперед, не обращая внимания на призывные крики и топот ног бегущих сзади людей.

Так длилась эта погоня, пока односельчанам не стало ясно, что вернуть его невозможно. Тогда они остановились и долго еще стояли на дороге, полные тоски и печали, пока он не скрылся вдали.

СУХЕЙЛЬ ИДРИС (Ливан)

ШЕЙХ ИЗ КАРАМЕ [5]

Перевод О. Фроловой и И. Лебединского

Он будто вырос из-под земли. И окаменел как изваяние — неподвижный седой старец среди развалин, перекрученных железных балок, груд металла и кирпича. Мне показалось, что я ненадолго закрыл глаза… Но я их не закрывал! Неведомые силы в мгновение ока вынесли старца из-под руин и поставили на пустынной площади.

— Ну, чудеса! — воскликнул я оборачиваясь. — Почему мы не заметили его раньше? Статуя, а не человек!

— Мне кажется, он больше похож на привидение, — медленно ответил мой спутник. Он был поэтом и мыслил иначе, чем я.

Старец стоял не шевелясь, сжимая винтовку. Вдруг он пошел в нашу сторону. Размашистым твердым шагом. Клянусь аллахом, ему было под семьдесят. Белая борода, длинные всклокоченные волосы, которых давно, видимо, не касались ножницы. Чалма, как у шейха. Но джуббы[6] нет. Просторные, перевязанные внизу шаровары. На ногах тяжелые горные сапоги. Другой бы в них едва сдвинулся с места, а он шагал легко и быстро.

— Это и есть шейх из Караме! — с уважением и любовью прошептал сопровождавший нас федаин[7].

Старец уже был рядом. В нас вонзился его пристальный и, как мне показалось, гневный взгляд. С резко очерченных губ слетел презрительный вопрос:

— Это еще что за невидаль?

— Гости, господин шейх.

— Чужестранцы?

— Арабы, — поторопился ответить провожатый и, видимо, боясь, что ему не поверят, повторил: — Арабы господин шейх.

— Не может такого быть! — раскатистым басом выкрикнул старец, оглядывая нас с головы до ног. — Арабы? И без оружия?! Да как им не стыдно?! Позор! Позор!

Не ожидавший столь резкого выпада, федаин молчал.

— В общем‑то вы правы… — пролепетал поэт и, не получив поддержки, тоже умолк.

Я не знал, что и делать: в программе нашего посещения Караме эта встреча не была предусмотрена.

— Прости, господин шейх! — нашелся федаин. — Они приехали сюда совсем ненадолго.

Казалось, новый довод сделает старца более покладистым. Куда там!

— Ты сказал, что они арабы! — гремел над площадью его бас. — Назвал гостями! Гостями на собственной земле! Разве арабы не хозяева здешних мест?!

Наш провожатый согласно закивал головой, и это было самое правильное, что он мог сделать. Извинения — будто зыбучие пески пустыни: одними не наладишь отношений, другими не укрепишь почву. Чем многословнее он стал бы оправдываться, тем больше, чувствуя свою правоту, нападал бы старец.

— Господин шейх, это журналисты. Они собираются рассказать читателям…

«Вовремя федаин это говорит…» — подумал я с облегчением и, немного успокаиваясь, глянул на моего спутника, который, казалось, тоже повеселел. Но мы ошибались.

— Хватит с нас болтовни! — рявкнул старец и, не давая никому открыть рта, продолжал: — Какой прок от вашей писанины? Вот чем надо работать, а не бумагу марать! — Он потряс перед нами винтовкой и для большей убедительности выстрелил в воздух.

Это было настолько неожиданно, что я отшатнулся. Поэт отскочил еще дальше.

А старец легкой походкой уже уходил прочь. Еще шаг, и он скрылся в развалинах. Исчез. Так же мгновенно, как и появился.

Вот что рассказал нам о шейхе Ата сопровождавший нас федаин.

Когда на город напали израильтяне, шейх Ата был у родственников, навещал больного. Его уговаривали остаться. Под защитой стен было не так опасно, как на улице, но он поспешил домой, к жене и уже взрослому, но единственному сыну.

Идти было недалеко. Один проулок, второй. Вдруг от взрыва авиабомбы рухнуло здание. Закричали раненые, пронзительно завопили женщины. Лестница будто повисла в воздухе. В уцелевшей пристройке плакали дети. Шейха так и подмывало подняться к ним, утешить, укрыть в безопасном месте. Но он шел и шел вперед. Быть может, и в его доме были раненые, которые нуждались в помощи.