Живой меч, или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста - [68]

А затем последовала предвыборная борьба, и первый этап автор «Духа Революции…» выиграл. Когда во время первичного собрания избирателей Блеранкура, проходившего в церкви св. Петра, Антуан Желе попытался опротестовать кандидатуру «выборщика Сен-Жюста, не могущего быть выборщиком по своему двадцатитрехлетнему возрасту», он вновь, как и полгода назад на ассамблее в Шони, был вторично изгнан из собрания. Взбешенный тем, что прогнали его жители города, где он был мэром, королевский нотариус обратился в директорию дистрикта Шони, а затем и в собрание выборщиков департамента, приложив к своему протесту копию метрического свидетельства, подтверждавшего «несерьезный» возраст кандидата. На этот раз ничего сделать было нельзя – теперь уже и Сен-Жюст «испытал позор изгнания», удаленный из зала ассамблеи в Шони по требованию председателя Собрания. Его мандат был немедленно аннулирован.

…Он чувствовал себя обманутым. И этими вещими снами, и своей уверенностью в своей избранности. Два года борьбы… Это были годы неслыханного напряжения, и Сен-Жюст заколебался, сможет ли он выдержать еще два года борьбы (а именно столько оставалось по конституции до следующих выборов) на уровне политика кантонального масштаба.

Сен-Жюсту казалось, что ему больше нечего было делать в Блеранкуре – старая машина монархии была разрушена, патриотизм повсюду торжествовал. Постепенно рутинная жизнь маленького городка вошла в обычную колею; люди вернулись к прежним занятиям, попрятав в шкафы и сундуки мундиры национальных гвардейцев; муниципалитет постепенно впал «в спячку»; делать после выборов было уже абсолютно нечего, и Сен-Жюст изнывал от тоски, зная, что настоящая революция, совершаемая в Париже (или где-то еще, но только не в Блеранкуре!), проходит мимо него.

Так прошел еще один год…

Антуану все чаще приходил на ум образ Брута, перед которым тоже стоял выбор: отомстить за республику или остаться в стороне. Стать Брутом, оставшимся в стороне, он не хотел.

Сен-Жюст несколько раз ездил в столицу, чтобы понаблюдать происходящее в сердце Франции своими глазами, и совсем уже было подумывал перебраться в Париж, но его останавливало кажущееся затишье и в самом великом городе – революция явно шла на убыль. Он внимательно следил за происходившими там событиями, наблюдая начало работы Законодательного собрания. Деятельность его новых лидеров жирондистов, объявивших революционную войну европейским монархам, за которыми последовало вторжение иноземных захватчиков на территорию Франции и первые неудачи революционных войск, а также двусмысленное поведение собственного монарха – французского, удручало.

Читая доставляемую в Блеранкур почту, а также письма своих парижских адресатов, прежде всего Демулена и Добиньи, о событиях, происходящих в стране, Сен-Жюст постепенно осознал, что конституционно-монархический трактат «Дух Революции…», принесший ему умеренную известность, устарел менее чем за год.

Вот этому самому Вилену Добиньи, своему парижскому адресату, 20 июля 1792 года Антуан Сен-Жюст, сам недавно вернувшийся из столицы, написал странное письмо, выдававшее его внутреннее смятенное, почти болезненное, состояние, которое он продолжал тщательно скрывать за внешней холодностью поведения.

Он впервые сорвался на крик: «Администрация боится меня, я окружен завистью, и, пока мой жребий не может защитить меня от моих земляков, я должен отныне поступать осторожно. Когда-нибудь вы увидите меня великим. К несчастью, я не могу остаться в Париже. Я чувствую, что мог бы возвыситься в наше время. Сотоварищ славы и свободы, проповедуйте их в своих секциях; пусть опасности воодушевят Вас».

Далее восторженные слова в адрес Добиньи без всякой связи сменялись обвинениями в его же адрес. Сен-Жюст, который в начале письма заявлял, что действительно болен (!), болен «республиканской лихорадкой», «пожирающей и изнуряющей» его и доводящей до какого-то исступления, подтверждает свои слова пророческим воплем, обращенным, прежде всего, к самому себе: «Прощайте; я выше всех несчастий; я все перенесу, но скажу правду. Вы все подлецы, кто не оценил меня. Однако пальма моя возвысится и, возможно, затмит вас. Для таких негодяев, как вы, я мошенник, злодей, потому что у меня нет денег, чтобы дать вам! Вырвите же мое сердце и съешьте его; вы получите тогда то, чего не имеете: вы станете великими!»

Возможно, если бы Добиньи прочитал это письмо, он вполне мог бы заключить по странным пассажам эпистолы (оказывается, для того чтобы стать «великим», ему надо было вырвать у своего друга сердце и съесть!), что на «республиканской почве» у друга Антуана наблюдается явное помешательство (как у принца Гамлета – на «датской»), но этого не произошло, – написав последнюю фразу письма: «Боже! Неужели Бруту суждено томиться забытому, вдали от Рима! Однако судьба моя решена: если Брут не убивает других, он убьет самого себя!» [72] – Сен-Жюст спрятал неотправленное письмо в ящик и продолжил метаться взад-вперед по комнате, изредка поглядывая на лежащие на столе кинжал и пистолеты.

К счастью, блеранкурскому Бруту не пришлось убивать ни себя, ни других, – всего через три недели королевская власть рухнула.