Животная любовь - [25]

Я замерла, с затаенным злорадством ожидая, когда нагрянет детектив. Мужчина, который, как я ни силилась разглядеть хоть что-нибудь еще, оставался для меня невидимкой и которого я, имея в качестве скудных улик синие штаны и грязные рабочие ботинки, стала считать маленьким, толстым электриком, продолжал стонать. Наконец раздался завершающий вопль, принесший облегчение нам обоим.

Мужчина поднялся, в последний раз спустил воду, вероятно, чтобы смыть окурок, относительно которого я питала некоторые надежды, считая, что по своей пролетарской привычке он просто-напросто швырнет его на пол, не загасив. Потом он открыл дверь и вышел.

Я снова осталась одна и радовалась, что могу выпрямиться, размять руки и ноги, спокойно вздохнуть и наконец-то пописать. Но пока я вот так сидела, прислушиваясь к себе самой, готовая в любую минуту замереть, и потом, когда дело было сделано и я решала для себя сложный вопрос, имею ли я право спустить воду из сливного бачка, который, как я уже слышала, исполнял свою работу с долгим шумом и грохотом, в голове у меня стали проноситься мысли одна ужаснее другой: куда подевался этот чертов магазинный детектив? сколько сейчас времени на самом деле? когда этот магазин закрывается?

И вдруг на совершенно пустом месте у меня перед глазами нарисовалась отнюдь не идиллическая призрачная картина: на лестничной площадке между вторым и третьим этажом в луже собственной крови, с неестественно вывернутыми руками, со сломанной шеей и раскроенным черепом лежит он, магазинный детектив. В окоченевшем левом кулаке с побелевшими костяшками он сжимает полупустой пластиковый мешок, а запястье другой руки сжимает врач, молча покачивая головой, не находя у пострадавшего никаких признаков пульса. Шофер «скорой помощи» курит, прислонившись к стене возле носилок, вокруг на положенном расстоянии сгрудились продавщицы с побледневшими лицами.

Я готова была разрыдаться, но глаза у меня оставались сухими и всё смотрели на дверь; призрачная картина бесследно исчезла, и дверь выглядела теперь как пустой экран в квартире у моих знакомых, когда все отпускные слайды уже показаны и включили свет.

Глубокая тишина, нарушаемая лишь шумом, бульканьем и гудением жидкостей и газа по трубам, мерцание непроизвольно подмигивающего неонового света, который окрашивал мое тело в цвет подтаявшего рыбного филе, желание курить, ставшее в какой-то момент неистовым, а потом ослабевшее и непостижимым образом превратившееся в воспоминание, тающие облачка надежды на избавление, на конец этого ожидания — все это погрузило меня в какое-то меланхолическое состояние, исполненное противоречивой гармонии, я была и йогом, и гипнотизером в одном лице.

Стараясь избежать излишнего напряжения от и без того уже до болезненности заостренного слуха, я попыталась опять вызвать к жизни призрачные картины на двери кабинки. Я почти смежила веки, так, чтобы взгляд сквозь ресницы потерял четкость, надавила на глазные яблоки, добилась того, что в глазах заплясали огненные точки, и провела мысленные линии между этими точками. Получались странные воображаемые силуэты, в которых я попыталась угадать реальные образы: вот магазинный детектив, вот телефонистка, вот мои колготки, джемпер, туфли — все это в каком-то сумасшедшем сплетении; но фантазии у меня явно не хватало, особенно на сцены эротики, поэтому мимолетные картины оргий тут же снова превращались в гораздо более понятные мне картины, изображавшие детектива со сломанной шеей.

Какое-то время мне удавалось сконцентрироваться на этих вымученных, малоутешительных галлюцинациях, чтобы убить несколько мгновений вечности, но реальность, не менее абсурдная, моментально уничтожала мои выморочные призраки, словно выводя их какой-то кислотой. Ведь дверь туалета так и оставалась дверью туалета, помойное ведро было по-прежнему пустым, а я так и сидела голышом, совершенно одна.

Хорошо понимая, что я не в состоянии ни точно, ни хотя бы приблизительно определить, сколько я уже здесь сижу, я постаралась восстановить в памяти все события начиная с трех часов, когда я ехала в трамвае, и у меня получилось, что в универмаг я вошла часа три назад. Мне сразу стало не по себе: ведь если сейчас действительно около шести часов, то вот-вот начнется моя смена на комбинате, а универмаг сейчас должен закрыться.

Что же я упустила этого толстого электрика? Может быть, он вовсе не испугался бы, а наоборот, обрадовался и без лишних хлопот наградил бы меня за мое незатейливое появление своей рабочей курткой, которая ему не так уж и нужна, да своими кальсонами. Ведь может случиться, что этот бедняга — последний человек, который сегодня сюда забрел.

Я решила больше не ждать детектива, не рисковать, что меня кто-нибудь обнаружит и устроит грандиозный скандал, и тогда меня официально оформит этот вонючий детектив или кто-нибудь еще и сдаст полиции, и за все мои многочисленные преступления меня уже завтра, не дожидаясь заполнения всех бумаг, уволят с комбината. Но я собиралась вести себя осторожно и хитро и попытаться прямо как есть, голой, выбраться наружу через какой-нибудь черный ход. Под прикрытием темноты я пробегу два километра до родного дома, брошу камушек в бабушкино окно, она быстро откроет дверь, запустит меня в ванную, соберет мне кое-какую одежду на первый случай и сразу ни о чем расспрашивать не станет. А если мне попадется полицейский, я от него убегу; если же убежать не удастся, я скажу, что на меня напали, изнасиловали и ограбили.