Живое море. В мире безмолвия - [41]

Рыбак отправился на берег, срезал ветку с оливкового дерева и привязал ее на конец длинной жерди. Потом прошел на пристань, опустил ветку в воду и принялся крутить серебристые листья перед расщелиной в каменном устое. Засевший там осьминог принял листья за рыбок и обхватил ветку своими длинными щупальцами. Выждав, когда спрут окончательно запутается, араб вытащил его на пристань. За двадцать минут он выловил тройку маленьких осьминогов.

Мы кинули улов в клетку Думбо. Тюлененок мигом ожил и проглотил спрутов, как макароны. С этой минуты Думбо пожирал без разбора любую рыбу, какую только мы могли раздобыть. Он стал крайне общительным, и наша дружба с этим энергичным юношей привела к неожиданному открытию: он поедал рыбы на двести долларов в месяц. Мы подсчитали, что, когда Думбо станет взрослым тюленем, эта цифра вырастет до тысячи!

Сначала мы думали отпустить его в Средиземное море, но тут же сообразили, что Думбо (ведь он привык не бояться людей) способен внезапно вынырнуть около какого-нибудь рыбака и попросить рыбки, а тот с испуга убьет его. Везти его обратно к Золотому Берегу мы не могли. Да еще и неизвестно, как примет колония испорченного заграничным путешествием сородича. С грустью решились мы передать Думбо в марсельский зоопарк, где ему отвели отдельный бассейн. Мы навещали своего друга. Коссэ присылал ему из Африки поздравления к Рождеству. Но Думбо скоро разучился узнавать своих благодетелей с «Эли Монье». Он отворачивался от нас и радостно тявкал, приветствуя старушку в черном, которая ежедневно приносила ему рыбу.

Много интересного дало нам знакомство с благодатными водами архипелага Зеленого Мыса, где каждая вылазка в подводный мир сулила новые чудеса. Какие наблюдения смог бы сделать с нашим снаряжением Чарлз Дарвин, побывавший здесь в 1831 году во время своего знаменитого путешествия на «Бигле»! «Когда при наблюдении морских животных мне случалось нагибать голову фута на два над скалистым берегом, — писал Дарвин, — меня не раз обдавала снизу струя воды, и при этом слышался легкий скрипучий звук… Я обнаружил, что струю выбрасывала каракатица. Я заметил, что животное, которое я держал в каюте, слегка фосфоресцировало в темноте».

Мы наблюдали каракатиц и осьминогов не сверху, а в их родной стихии. Мы видели в глубине огромных скатов. В водах у острова Боавишта развелось столько голубых омаров, что для них не хватало расщелин. Бездомные омары бродили по оживленным бульварам между жилищами счастливцев, совсем как фланирующие гуляки на городских улицах.

Возле острова Брава мы с удивлением наблюдали, как долго сидят под водой морские черепахи. В зоопарке черепахи то и дело всплывают за воздухом, здесь же, на воле, они часами отсиживались на дне. Только однажды мы увидели черепаху, которая поднялась подышать. Очевидно, обмен веществ у них настолько вялый, что потребление кислорода очень мало, кроме тех случаев, когда надо грести вовсю, спасаясь от преследования.

На глубине пятидесяти футов мы нашли широкий тоннель, пронизывающий насквозь основание островка. Заплывешь в эту темную трубу, оглянешься — и видишь изумрудное отверстие входа; дальше вглубь встречаются столбы серебристого света, проникшего сверху сквозь расщелины; наконец огибаешь выступ — и снова впереди приветливая зелень моря. У входа в грот всегда было много ярких серебристо-голубых рыб; они резвились, будто гости на свадьбе. Кстати, это сравнение очень близко к истине: здесь гуляли большие голубые каранги, брюшко рыб раздувалось от икры. Вообще-то каранги попадались нам у этого островка повсюду, стаями от четырех до тридцати штук; но здесь, в тенистом гроте, они скапливались сотнями, образуя непрерывно струящуюся серебристую массу. Появление подводных пловцов их настораживало, они окружали нас, словно гости на торжественном приеме, которые возмущенно глядят на незваных гуляк.

Мы подплывали к тоннелю потихоньку, жались в темные углы, чтобы не спугнуть рыб; так нам удалось подсмотреть брачный обряд карангов. Перед лицом одной из тайн природы, которой, быть может, до нас не видел ни один человек, мы старались держаться скромно и незаметно.

Нашим самым верным морским товарищем была трагикомическая рыба-труба; ее очень много в море у архипелага Зеленого Мыса. Лошадиная голова и несоразмерно маленький хвост соединены длинной, до двух футов, трубкой тела. Злополучная рыба-труба, или рыба-флейта, как ее еще называют, очень плохо приспособлена для движения. Бесполезный хвост и негибкое тело — серьезный изъян, и ей приходится отчаянно работать плавниками, чтобы сдвинуться с места. При этом ей как будто безразлично, как плыть — горизонтально или вертикально, торчком или вниз головой. Смотришь — из какой-нибудь расщелины в скале торчит штук десять этих жалких созданий, совсем как карандаши в стакане.

В повадках рыбы-трубы есть любопытная черта. Мы видели это много раз, так что речь пойдет не о скороспелом выводе, а о проверенном наблюдении, которое подтверждено многочисленными кинокадрами.

Если мимо проплывет более крупная рыба, скажем, рыба-попугай, рыба-ворчун, групер или лаврак, труба оставляет своих сородичей и устремляется к чужаку. Пристроится почти вплотную — либо сбоку, либо сзади — и силится не отстать, словно моля о дружбе и чуткости и обещая полную взаимность. В этом жесте нет ничего враждебного. Рыба-труба не вооружена ничем, что могло бы представлять угрозу для других рыб ее размеров, скорее она подвергает себя опасности, подходя к лучше оснащенным от природы большим рыбам. И она вовсе не хочет урвать себе кусочек от чужого обеда.