Живи с молнией - [8]

– Вы уверены, что Хэвиленд будет сегодня у Фокса? – помолчав, спросил Эрик.

Максуэл с недоумением взглянул на Эрика, не понимая, какая связь между этим вопросом и тем, что он сказал. Потом, видимо, поняв, в чем дело, он медленно, немного грустно улыбнулся и кивнул головой.

– Что ж, попытайте счастья, – сказал он. – Желаю вам удачи. Конечно, он может дать вам тему посерьезнее, чем та, что была у меня. – Он отвернулся. – У нас еще уйма времени. Хотите, сыграем в теннис или поплаваем в бассейне? А может, просто побродим?

На душе у Эрика стало нехорошо. Он чувствовал, что больно задел Максуэла, и был готов на все, лишь бы загладить свою бестактность.

– Для ясности, – заявил Максуэл, – скажу вам прямо – я лично хотел бы перекинуться мячом.

– Прекрасно, – ответил Эрик, обуреваемый великодушием, – а потом поплаваем.

– Ладно, – дружелюбно согласился Максуэл.

Эрик проводил его взглядом до двери и сказал вслед:

– А если останется время, мы еще и побродим.

2

В просторной квартире Фокса все дышало старомодным уютом. Окна выходили на реку, и полуспущенные маркизы торжественно и плавно колыхались под легким речным ветерком. Лепные гирлянды украшали стены и высокие потолки, мебель была из черного дуба.

В ожидании гостей Фокс, молчаливый и задумчивый, рассеянно шагал взад и вперед по гостиной, то берясь за книгу, то откладывая ее в сторону. Иногда он слабо улыбался в ответ на болтовню жены, как бы желая улыбкой вознаградить ее за то, что слова ее пролетали мимо его ушей.

Негритянка-горничная в накрахмаленном белом переднике и сером платье провела Эрика и Максуэла в гостиную, где Фокс и его супруга принимали гостей. Эрик первый раз в жизни видел нью-йоркскую квартиру, и все в ней восхищало его. Максуэл отошел в сторону, а Эрик стал разглядывать собравшееся общество. Кое-кого из факультетских профессоров он уже знал в лицо, но до сих пор встречался с ними только в кабинетах и лабораториях, и все они казались ему учеными, окруженными ореолом славы, которую приносят знания и успех. Сейчас он видел их в другом свете, такими, какими они бывают в повседневной жизни, и почти все они в его глазах как бы уменьшились и превратились в обыкновенных людей. И только профессор Фокс выделялся среди прочих – в нем было нечто такое, что не могло не привлечь к себе внимания. Он двигался медленно и размеренно; разговаривая с кем-нибудь, подолгу глядел собеседнику в лицо, но взгляд его постепенно затуманивался и становился рассеянным. Жены в противоположность мужьям очень отличались друг от друга. Одни были одеты безвкусно и крикливо, другие выглядели так, словно пришли на чаепитие, устроенное церковью для прихожанок, принеся с собой испеченные специально для этого случая пироги, иные сидели с ошеломленным видом, словно возможность отдохнуть от домашней возни и детского крика казалась им таким чудом, что их больше ровно ничего и не интересовало – лишь бы посидеть сложа руки в относительной тишине. Было и несколько довольно изящно одетых дам.

Через несколько минут Эрик заметил, что в общем мужчины довольно молоды. Трудно определить, кто из них имеет звание профессора, кто просто преподаватель и кто аспирант. Максуэл в другом конце комнаты вел какой-то серьезный разговор с тремя молодыми людьми, по виду одного с ним возраста.

Прислушиваясь к болтовне и звяканью фарфора, Эрик увидел нескольких знакомых и поклонился им издали. Фокс провел его по гостиной, на ходу представляя гостям, но Эрик еле успевал разобраться в потоке имен, так как эта процедура совершалась очень быстро.

Ему приходилось то и дело напоминать себе, что эти мирно беседующие люди и есть тот синклит чародеев, которому герольд должен возвестить его имя. Совсем непохоже на то, что он ожидал, однако он старался поддерживать в себе радостное волнение. Ведь прием еще не кончился, а временами он слышал такие интересные разговоры, что совершенно забывал о себе. Маленький невзрачный человек, по фамилии Раби, который недавно вернулся из Германии, где пробыл несколько лет, рассказывал о Штерне. Как только Эрик понял, что речь идет о том самом Штерне, с именем которого связан знаменитый опыт Штерна – Герлаха, он навострил уши, терзаясь беспокойством, что, должно быть, многое упускает, так как не понимает всех намеков. Некий Квимби упомянул о том, что Принстонский университет собирает данные об умственном развитии людей различных профессий.

– Да, я слышал об этом, – сказал профессор Уайт. – Выше всех по своему развитию стоят математики, потом физики. Профессора английской литературы – в самом конце, после врачей и дантистов и, представьте, даже после инженеров. Послушайте, почему это… – спросил он, как бы слегка удивляясь, но нисколько не возмущаясь этим вполне естественным явлением, – почему мы так скептически относимся к инженерам?

– Я вам объясню, почему физики смотрят на инженеров свысока, – серьезно сказал Фокс. – Потому что мы снабжаем их знаниями. Мы не позволяем применять на практике ни одну теорию, ни один физический закон или принцип, пока они не будут абсолютно доказаны и проверены. Прежде чем передать инженерам наши идеи, мы так долго их пережевываем, что они уже кажутся нам старьем, и поскольку инженеров занимает то, что нам давно надоело, мы и считаем себя гораздо умнее их. Скажем так: наше отношение к инженерам очень напоминает то снисходительное презрение, с каким механик в гараже, получающий двадцать пять долларов в неделю, относится к миллионеру, который попросил его что-то поправить в своем роллс-ройсе.