Живи, ирбис! - [37]

— Это что за безобразие?! — вскрикнул вахтенный, все еще не веря собственным глазам.

Олененок вскинул симпатичную головку, вытаращил и без того Оольшущие карие глаза, блестящий черный носик его засборился складочками, будто зверек собирался чихнуть. Весь вид его выражал крайнее недоумение.

Конечно, большого зла маленький дикарь не мог бы причинить, пели б вахтенный в растерянности не пальнул из малокалиберки в воздух… Что тут было!

Олененок вихрем взлетел на крышу палатки, провалился в нее задними ногами, судорожно рванулся. Палатка с треском рухнула, и отчаянный визг девчат распугал утреннюю тишину.

Виновник переполоха исчез, как привиденье. А изо всех палаток, (ловно муравьи из потревоженного муравейника, полезли ребята, закутанные в одеяла.

Спросонок никто не сообразил поднять поваленную палатку. И поисках выхода пострадавшие тыкались изнутри во все углы, будто слепые кутята в мешке. Под прыгающим полотнищем кто-то стонал, кто-то плакал со страху, и всех заглушал заливистый хохот Лины Кулагиной.

Ее разлохмаченная голова высунулась вдруг сквозь дыру, прорванную олененком.

— С добрым утром, поэтесса! — с ехидцей поприветствовала она вахтенного. (Когда Линка хотела особенно уязвить Колю, она называла его даже не поэтом, а поэтессой, что и в самом деле было ужасно обидно). — Резвимся, значит? Палатки сшибаем, поэтесса-рифмоплетесса?.. Ну, погоди же, мы тебе тоже устроим! — И голова ее снова провалилась в дыру.

Девчата все же нащупали выход и на четвереньках поползли наружу. У Любы Беликовой на ноге оказалась глубокая ссадина от копыта олененка. Ее подруги сочувственно ахали, пока старшая пионервожатая Вера делала ей перевязку.

С катера к месту происшествия уже мчалась связная шлюпка с капитаном Виталием Владимировичем.

— Что случилось? — спросил он подчеркнуто спокойно, застегивая последнюю пуговицу на кителе. Шум оборвался. Коля неловко сунул винтовку к ноге и отчеканил:

— За время вахты происшествий не было. Налетел дикий олень. Сшиб палатку. Сделал дыру. Имеются раненые. Рапорт сдал младший механик Власов. — И заметив ироническую улыбку на лице капитана, поспешно добавил: — Честное пионерское, Виталь Владимыч, всамделишный рыжий олень! С рогами. И хвостик маленький, как у зайца.

Установить истинность рапорта было нетрудно: влажная земля сохранила четкие отпечатки копыт. Труднее было вернуть ребят, убежавших по следам оленя. Горнисту приказали протрубить общий сбор. Разочарованные «следопыты» вернулись, но в палатках долги еще не умолкал галдеж. Особенно в наспех поставленной палатке девочек.

— Вы скоро уляжетесь? — кричала пионервожатая, бегая с одного конца лагеря на другой. — Придет еще ваш олень. Успеете им налюбоваться.

Встревоженная тетя Дуся, лагерная повариха, озабоченно семенила вокруг продуктовой палатки.

— Нет уж, пусть лучше не приходит! — причитала она. — Ведь это надо — буян какой! Да он весь лагерь начисто сметет. Ребятишек насмерть забодает!

Утренний гость в ее воображении разрастался в громадного зверя с налитыми кровью глазами и сучкастыми неохватными рогами. Долго еще, перебирая сухие фрукты для компота, тетя Дуся с опаской поглядывала в лесную чащу.

В тот же день олененка увидели с борта «Нахимовца». Когда, отваливая от носа пенные борозды, катер возвращался из учебного рейса, над судном зазвенел ликующий голос впередсмотрящего:

— Глядите! Впереди, прямо по курсу, — олень!

Все свободные от вахты высыпали на палубу. К биноклю тотчас выстроилась очередь. То, чего не замечали на берегу, отлично видели сейчас с моря. Осторожно переступая стройными ножками и вытянум длинную шею, олененок крадучись пробирался сквозь кусты к лагерю. Любопытство настойчиво тянуло его к людям.

Заметив приближающийся катер, малыш неспеша затрусил прочь.

Лина Кулагина, которой выпала очередь нести назавтра утреннюю вахту, еще с вечера припасла круто посоленный ломоть ржаного хлеба.

Утро выдалось прохладное, но погожее. Опоясанное фиолетовым облаком всплывало из моря багровое солнце. Края облака раскалились, будто березовые угли в костре. По морю простелилась слепяще-яркая дорожка от сплющенного солнечного диска до самого берега.

Лина прищурилась, отвела заслезившиеся глаза в сторону… и тотчас увидела виновника вчерашней суматохи.

Рядом с великаншей-елью олененок казался маленьким и изящным, как дорогая статуэтка. Позлащенный зарей, он стоял с откинутой головою, опершись тесно составленными копытцами на горбатый еловый корень, и неотрывно смотрел на человека.

— Какой же ты красавчик! — тихонько ахнула Лина. — Настоящий лесной принц… Ну, здравствуй, принц! Как спалось вашему высочеству?

Олененок повернулся бочком, чтобы в случае опасности удобней было умчаться в чащу. Выпуклые глаза его диковато блеснули.

— Не убегай! — попросила Лина. — Ружье я положу, чтобы ты не боялся. Смотри вот…

Она отступила под полотняный навес, где хранились свернутые паруса и весла, осторожно приставила к ним малокалиберку и вернулась.

— Теперь я безоружна, принц. У тебя же как-никак великолепные острые рожки. Давай знакомиться… Впрочем, погоди, я за гостинцем схожу.

Лина принесла ломоть хлеба и, протянув его перед собой, сделала несколько шагов к олененку. Тот отскочил подальше и выжидающе насторожился. Теперь, на фоне темно-зеленой чащи, в лучах яркой зари олененок казался искусно вырезанным из золотой фольги.