Живи, Египет! - [8]

* * *

Один из знавших его рассказывал:

— Впервые я повстречал шейха аль-Бильбейси у губернатора провинции, где время от времени собиралась вся местная знать. Когда однажды я вошел в гостиную губернатора, мне сразу бросилась в глаза величественная осанка шейха. У меня не было и тени сомнения, что он здесь самый почетный и уважаемый гость. Хозяин представил меня ему, и я, даже не расслышав его имени, благоговейно склонился перед ним, намереваясь поцеловать ему руку. Он мягко отнял руку и жестом пригласил меня сесть рядом, промолвив с ласковой укоризной:

— Господь с тобой, сынок! Господь с тобой!.. У кого ты учишься в аль-Азхаре?[3]

Покраснев от смущения, я ответил:

— Я не учусь, а занимаюсь земледелием у себя в поместье.

Похлопав меня по руке, он сказал:

— Благое дело! Кто сеет добро, тот и пожнет добро, а кто сеет…

Тут он закашлялся неприятным глухим кашлем, похожим на собачий лай. Прикрыв рот рукавом, чтобы заглушить кашель, он продолжал:

— Как же это я раньше не встречал тебя здесь?

Покосившись на губернатора, который вполголоса беседовал с другими гостями, чтобы — как мне показалось — не мешать нам, я объяснил:

— Я редко бываю в городе, не хочу оставлять свою землю и хозяйство без присмотра.

Перебирая четки дрожащими пальцами, шейх одобрительно кивнул головой:

— Правильно делаешь, сын мой. Недаром есть пословица: без хозяйского глаза земля не родит.

И снова закашлялся. Теперь его кашель еще более напоминал собачий лай. Мне стало не по себе, и он это почувствовал. Наклонясь к моему уху, он прошептал:

— Тебя пугает мой кашель? Не бойся. Со мной это иногда случается, но быстро проходит.

Желая его успокоить, я сказал:

— Это, наверное, из-за погоды, ведь в последние дни стоят холода.

Многозначительно взглянув на меня, он шепотом отозвался:

— Нет, сын мой, дело не в холодах. Не хочу тебе лгать. Это иная болезнь.

— Но все же не опасная..?

— Я молюсь господу, дабы он избавил меня от нее.

И закашлялся. Вернее сказать, залаял по-собачьи. Боясь, как бы его кашель не услышали окружающие, он прикрывал рот рукавом, тревожно озирался и шептал мне на ухо:

— Не хочу, чтобы они слышали. Ты — дело другое, ты мне все равно что сын. Заслони меня хоть немножко. Вот послал мне аллах муку. Но ничего, мучениями он испытывает верных рабов своих. Господи, хоть бы скорей кончился этот приступ, тогда я смогу уйти отсюда спокойно.

Мне стало его жаль. Я видел, что он подбирает полы своей абы[4] собираясь встать, но кашель словно приковывает его к месту. Он все сидел, прикрывая рот рукавом. Потом кашель утих, и я сказал:

— А есть ли какое-нибудь средство от этой болезни?

— Все в руках аллаха, но боюсь, что уже поздно. Я могу теперь лишь молиться о том, чтобы болезнь моя не была опасной для других. Но моего слугу, бедняжку, постигла такая участь…

— Какая же?

Я спросил это с опаской. Тихим, дрожащим от слабости голосом он ответил:

— Однажды у меня был необычайно сильный приступ. Говорят, кашель мой был похож на лай того самого бешеного пса, что меня укусил. Когда мой слуга хотел помочь мне, облегчить мои страдания, я набросился на него и укусил, да так, что укус оказался смертелен. Упокой, господи, его душу! И прости меня, грешного!

Кашель вновь оборвал его речь. Он вцепился зубами в свой рукав, пытаясь унять приступ. В страхе я хотел броситься прочь от него. Но я испытывал к нему почтение и жалость, боялся его обидеть и не хотел привлекать внимание гостей, а потому остался на месте. Я словно окаменел. Упавшим голосом я вымолвил:

— Надеюсь, это легкий приступ…

И не договорил. Глаза его вдруг выкатились из орбит, лицо исказилось, все тело напряглось. На губах выступила пена. Он ощерил зубы и мгновенно преобразился из почтенного шейха в злобного бешеного пса. Он уже не кусал рукав, а оскалил зубы и залился яростным, неистовым лаем. Его скрюченные пальцы, словно когти, протянулись ко мне. Вот-вот он на меня набросится. И тут, не помня себя от ужаса, я одним прыжком очутился у двери, ударился головой в деревянную створку — до сих пор на лбу у меня сохранился шрам — и выскочил во двор. Вздохнув с облегчением, я крикнул слугам и баввабам:[5]

— Слава аллаху, я спасся! Но его превосходительство и гости в опасности. Шейх может искусать их до смерти!

Я хотел послать слуг в гостиную, на помощь тем, кого еще можно было спасти, но вдруг увидел, что губернатор и его гости, в том числе и шейх, выходят из дверей, покатываясь со смеху.

Когда я понял, что меня разыграли, и высказал свое негодование, губернатор спросил с улыбкой:

— Стало быть, ты не знал, на какие проделки способен шейх аль-Бильбейси? Ну что ж, теперь ты с ним познакомился.

Прикоснувшись к шишке на лбу, я сказал:

— Это знакомство оставило неизгладимый след.

Шейх, похожий на артиста, который только что смыл с лица грим, подошел ко мне и произнес:

— Вот все и кончилось благополучно! Бог даст, в следующий раз…

Я воскликнул, не дав ему договорить:

— Ну уж нет! Вторично я не попадусь на эту удочку!

— А кто тебе сказал, что в следующий раз я снова прикинусь собакой?

После этого я не встречал шейха до самой его смерти. Шутки такого рода давно уже отошли в прошлое. Перевелись и подобные люди, наделенные своеобразным талантом и служившие непременным украшением гостиных в те времена. Каждый век рождает своих комедиантов. Но комедианты прошлого века воистину не имели себе равных. Я безмерно жалею, что ни разу больше не встретился с шейхом аль-Бильбейси, хоть и знаю, что встреча эта не прошла бы мне даром.