Живи, Донбасс! - [8]

Душман приоткрыл один глаз, когда Бур поставил ему под нос бутылку самогона и банку тушёнки.

— Или тебе свинину нельзя? — уточнил Бур. — Спасибо от наших… от всех.

— Целы? — спросил Душман. — Зачем нельзя, слушай? Я вообще армянин, не мусульманин, сколько вам объяснять!

— А с чего Душман тогда? — удивился Бур. — Душманы же в Афгане?

— А отсюда что до Афгана, что до Еревана. Мало ли какой кому позывной прилепили! Вот ты — почему Эстет?

— Ворон придумал, — пожал плечами Бур.

А на душе стало сразу и светло, и горько. Он разом вспомнил, как снялся с места, разом изменив свою жизнь, как поехал в Город. Поехал — и приехал. Минуя блокпосты, тропами для местных — через эфемерную границу. Уже в Городе нарвался на патруль — банально не повезло, силы правопорядка тогда формировались едва-едва. Загремел в холодную, за железную дверь, в никчёмный закуток разбомблённой котельной, метр на пять без окна и света, проворочался ночь на драном матрасе. Поутру предстал перед матёрым решительным мужиком, наделённым нежданной властью. Доложился, кто таков, ничего особо не тая.

— Шпак, значит. И чего тебя сюда принесло? В детстве в войнушку не наигрался? — раздосадованно спросил Ворон — тогда ещё не контуженный, не раненный трижды, не потерявший ступню, не взорванный в лифте вместе с дочерью и охранником.

— Из эстетических соображений, — огрызнулся Бур.

— Эстет, значит… Ну давай, Эстет, дерзай!

Новая кличка приросла намертво. Ворон определил Бура в «школу молодого бойца», выдал кое-какие подъёмные и уже много позже при случайных пересечениях на «передке» узнавал его среди прочих ополченцев, выделял взглядом в строю…

— Хороший начальник был Ворон, — подтвердил Душман.

Свесил ноги в проход, сел. Покосился на пояс Бура, ткнул пальцем:

— А браслеты зачем? Подари!

На кожаном солдатском ремне Бура блестели нержавейкой новенькие расстёгнутые наручники. Заметная вещь. Душман прямо обласкал их взглядом.

— Наши все целы, — сказал Бур. — Спасибо ещё раз. А браслеты не подарю. Они без ключей.

— Зачем тебе, а?

— Придётся кого в плен брать — вот и пригодятся.

— Оптимист! — заулыбался Душман. — Не придётся. Подари!

— Не отдам, говорю! Знакомый мент из Калуги подогнал. Дарёное не передаривают.

Душман обиделся, насупился:

— Ну и зачем дарить, а? Можешь так отдать. В общем, в другой раз что понадобится… — со значением показал пальцем на наручники. — Понял, да, Эстет?

— Будь здоров, — сказал Бур.

Когда он вернулся в Ольховатую, загорелись первые фонари. Опять повезло: у рынка стояла маршрутка, прогретая и уютная. На сегодня оставалось последнее. Бур позвонил Ветке. Она как будто даже обрадовалась, что приедет именно он. Мило, хотя и не похоже на правду.

Волонтёры, замечательные и самоотверженные девчонки, собирали в Городе всё нужное «для фронта» — не для линии же соприкосновения! — и к сегодняшнему вечеру для шатовской роты укомплектовалась очередная посылка.

Едва маршрутка тронулась, Бур прижался к стеклу, подложив под щёку форменную ушанку, и соскользнул в дрёму. Каким-то внутренним гироскопом он отмечал повороты, лбом ловил порывы ледяного сквозняка, когда входили и выходили невидимые пассажиры. Фары со встречки водили яркими кистями по сомкнутым векам.

Кто же такие светляки, думал Бур во сне. Или думал, что думает. Или ему снился Бур, думающий о светляках. Кто они, зачем они, почему именно в той несчастной стране, от которой обособился Город?

Отчего как будто мы одни чувствуем фальшь, неестественность, нарочитость всего, что они пытаются нам подсунуть? Или — кольнула мысль — наши глаза закрыты, потому мы и не в состоянии разглядеть их света?

Бур не был склонен к рефлексиям. Фамилия и порождённая ей дворовая кличка заставляли его ещё в детстве идти буром, напролом, не считаться с последствиями, гнуть свою линию. Даже читая «Похитителей бриллиантов», он болел не за главного героя, хитроумного англичанина, а за хмурых бородатых голландских поселенцев — буров. Их упёртость казалась эталоном мужества, ведь заранее становилось понятно, кому побеждать, а кому умирать по законам жанра.

Встреча с Веткой получилась скомканной, чересчур мимолётной. Когда Бур, разминая одеревеневшие ноги, вышел на тротуар автовокзала, девушка уже спешила к нему сквозь толпу.

— Здравствуйте, товарищ Эстет! — радостно приветствовала его Ветка.

Совсем девчушка, двадцать максимум, светловолосая, растрёпанная, жаркая, лучащаяся. Вот кто светится, подумал Бур. А не какие-то там…

Ветка сунула ему в руку потрёпанный пакет и затараторила, не заботясь, в состоянии ли товарищ Эстет зафиксировать такой поток информации… Пришёл инсулин для диабетика из взвода связи, и против гриппа в этот раз пакетиков триста получилось собрать, только их не чаще раза в день, и — не разобрать названия лекарства в вокзальном шуме — обязательно хранить в тепле, уж вы не забудьте вашему медбрату об этом напомнить, и перчатки специальные от ревматизма положили, их вроде никто не заказывал, но может же у кого-то быть ревматизм?

Выпалила всё одним залпом, а потом вдруг встала на цыпочки, мягкими губами чмокнула его в щетину:

— Спасибо вам, товарищ Эстет! — и растворилась в морозном воздухе.