Живи, Донбасс! - [11]

Едва удерживая равновесие, Бур упрямо шагал к Тяжному. В его автомате не осталось патронов, в подсумке — запасного рожка. Ему было нечем воевать. Он не знал, удалось ли отбить коровник, или противник продвинулся ещё дальше. Сообщи маме, попросил Вовчик. Сообщи маме. Бур вознамерился пробраться в Тяжное, а потом по темноте заложить дугу в обход Шатова. Может быть, получится выйти к своим.

Он схоронился на околице в покосившемся стожке. Отлёживался, приходя в себя, слушал, смотрел, прикидывал маршрут. Деревня казалась вымершей, но кое-где дрожал воздух над дымоходами, где-то далеко рубили дрова, вяло брехала псина. Собравшись с духом, Бур рванулся к ближайшему двору, к воротам, украшенным вставшими на дыбы коняшками, толкнул калитку.

К дому вела дорожка, выложенная потрескавшейся плиткой. Под навесом чёрными башнями громоздились лысые автомобильные покрышки, ржавели велосипедные рамы. Около пустой конуры ковырялись в земле грязные молчаливые курицы. У Бура заныло под ложечкой. Он заставил себя подняться на крыльцо и негромко постучаться в дверь.

Скрипнула щеколда, дверь открылась.

— Здравствуйте, — сказал Бур, едва не выдав по привычке «добрый вечер».

Перед ним стояла дебелая несимпатичная тётка. Может, и ненамного старше самого Бура, но потухшая, безучастная, внутренне записавшая себя в бабки.

— Кто такой? — с подозрением спросила она.

Слова застряли в горле, и Буру пришлось выталкивать их через силу:

— Сын ваш… Вовчик… то есть Володя…

— А что мне… Володя? — недобро спросил тётка, уставившись на Бура бледными выцветшими глазами. — Знать его не хочу. Хоть бы раз о матери подумал, прежде чем лезть куда не просят. Ладно, заходи, раз пришёл.

Повернулась, пошла в комнату, ткнула пальцем в коврик:

— Тапки.

Бур шагнул через порог, замешкался.

— Так убили его, — сказал он. — В бою.

Тётка замерла, не оборачиваясь, лишь наклонила голову вбок. Будто прислушивалась. Потом обернулась и повторила требовательнее:

— Тапки. Мой руки и к столу садись.

Бур не собирался здесь задерживаться, но пришлось послушаться. Он под умывальником оттёр от грязи лицо и руки, прошёл в комнату к столу, сел на краешек табурета.

— На-ка, поешь, — тётка, косясь на автомат, поставила перед Буром чугунок каши, крынку молока, тарелку с ложкой, щербатую сервизную чашку. — А я сейчас. Самогонки принесу. Помянуть же надо, да?

Её лицо оставалось непроницаемым как маска. Ни слезинки, ни малейшей эмоции. Буру сделалось не по себе. Он кивнул. Придвинул тарелку.

Мать Вовчика вышла в сени. Хлопнула дверь. Каша оказалась чуть тёплой, а молоко подкисшим, на грани. Когда Бур входил в дом, закат уже догорал, а теперь враз наступила ночь. Уличного освещения в Тяжном не было. Снаружи послышалась резкая невнятная речь. Кто-то мазнул лучом фонарика по кружевным занавескам.

— Там он! — раздался голос тётки. — «Калаш» у него.

— Не дури, сепар! — крикнули с улицы. — Просто руки подымай и выходи. Не хватало ещё пальбу устроить. Давай, не тяни!

Бур дёрнулся от окна, на четвереньках прополз в сени, приоткрыл дверь. В темноте двора клацнул затвор. Отхода не было. По-дурацки вышло.

Выбросив автомат вперёд себя на землю, на соломенных ногах Бур спустился с крыльца. Рядом нарисовались сразу трое. Один небольно подтолкнул его прикладом в спину:

— На улицу! Пошёл!

За калиткой собралось с полсотни военных. Чужие нашивки, чужие погоны, чужая форма. Выстроились полукругом. Смотрели на Бура без злобы, но и без жалости. Как и мать Вовчика, пристроившаяся с краю.

Из задних рядов, повелительным жестом заставляя военных расступиться, вышел светляк. Он был на голову выше любого в толпе. Сначала показалось, что светляк тоже в пехотном комбинезоне, но нет, одежда оказалась совсем другого кроя. В такой хорошо выезжать в лес на благоустроенный пикник, сидя на деревянных лавках, петь песни под гитару, хотя бы.

«Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались», а можно и «Для маленькой такой компании огромный такой секрет», и «Возьмёмся за руки, друзья», и вокруг все свои, родные, дорогие, и нет больше ни проблем, ни забот, ведь рядом Он, всезнающий, всерешающий, такой близкий, что как раньше можно было существовать без Него — непонятно совершенно, да просто невозможно.

— Как тебя зовут? — спросил Он.

— Бур.

В ответ Он чуть укоризненно, но и шутливо покачал головой. Его сверкающие глаза заглядывали прямо в сердце.

— Зачем все эти позывные, — сказал Он с улыбкой. — Глупые игры для мальчиков. Меня зовут Светлый. А тебя? Ведь есть же у тебя настоящее имя? От рождения? Кто ты? Как тебя зовут?

— Коля, — отвечать было радостно и легко, хотелось поделиться всей своей жизнью, доверить её доброму Светлому. — Коля Буров.

— Откуда ты пришёл сюда, Коля?

— Из-под Шатова, — сказал Коля Буров, — там у нас был разведпост, только убили всех. И Вовчика, а у него здесь мама, я к ней… Назад не мог пробраться из-за обстрела, пошёл в Тяжное. Очень жалко Вовчика…

Он и не замечал, что Светлый ведёт его куда-то прочь от толпы, приобняв за плечо широкой и твёрдой ладонью, а военные не шелохнутся, лишь провожают их долгими взглядами, в которых нет ни злобы, ни жалости.