Живая вода - [6]

В Москву из санатория Вера вернулась с поездом. До конца отпуска оставалось еще четыре дня, и она решила в редакцию не ходить, даже не напоминать пока о себе. Но буквально через час позвонила редактор отдела Софья Калугина.

- Вера? А я боялась, что ты еще не приехала. Тут тебе утром телеграмму принесли. Приедешь? Или прочесть?

- Прочти, - попросила Вера.

- Сейчас. Где-то она здесь среди гранок была. Ага, вот. Ну, слушай... Калугина вдруг замолкла.

- Чего молчишь? Что-нибудь неприятное?

- Кажется, да. Читаю текст. "Скончался Марьин. Шестого похороны. Вылетай. Гречков".

Вера прижала трубку к лицу. Трубка стала влажной и теплой, будто живая. Из нее доносилось: "Вера! Вера! Что с тобой! Я сейчас к тебе приеду".

Калугина приехала через полчаса. Она ни о чем не расспрашивала. Заказала билет на самолет, помогла Вере собраться. Только в аэропорту, обняв ее за плечи, сказала по-бабьи:

- Ты выплачься как следует по дороге, может, полегчает.

...Дверь Володиной квартиры открыла Зиночка. Она ткнулась лицом в Верино плечо и всхлипнула. Потом появился Гречков, осторожно обхватил их обеих своими огромными руками и повел в ту комнату, где Вера совсем недавно разговаривала с Марьиным.

- Тут уже покопалась комиссия, собирая все, что связано с Володиной работой над препаратом. Я отобрал только его личные бумаги. Их, видите, совсем немного. - Юрий кивнул на папку, лежащую на столе. - Тут ваше письмо из Ялты и его недописанный ответ. Простите, что прочел, но иначе это сделали бы посторонние.

Он поднялся, еще более огромный, чем Вера его помнила, и потянул жену за руку.

- Пойдем, Зиночка. Надо еще помочь Варваре Михайловне.

Гречковы вышли, и Вера тут же торопливо развязала папку. Сверху лежало несколько листов, исписанных незнакомым почерком. Вере вдруг стало странно, что почерк Марьина ей незнаком, что за столько лет они не обменялись даже поздравительными открытками. Она опустилась на тахту и принялась читать.

"Вера, милая! Я впервые решаюсь написать тебе. Это праве дало мне твое письмо и еще одно обстоятельство - мы уже вряд ли сможем увидеться. Во время последних приступов я понял, что наступает конец. Оказывается, правду говорят, что умирающий чует свою смерть, для этого даже не нужно никакого медицинского образования. Ну а мне, врачу к тому же, ясно, какие процессы происходят в моем организме и что их не остановить ни самым искусным хирургическим вмешательством, ни любыми медикаментозными средствами.

Впрочем, вру. Есть одно средство. Вот оно, стоит передо мной на столе. Это мой мутант, мой всемогущий эликсир. Но его еще так мало!

...Когда меня несколько отпускает, я принимаюсь философствовать. Вероятно, это вызвано ощущением своего финала и твоим письмом. А думаю вот о чем.

Тринадцать лет я создавал средство, возвращающее жизнь. Не буду скромничать, равных этому открытию в медицине немного. Но я не дождался славы, наград, почета... и что там еще положено в таких случаях. Даже не успел стать кандидатом наук (а помнишь, мне друзья пророчили академика) или хотя бы получить свою квартиру, чтобы не ютиться у тетки.

Долгие годы я любил тебя, считая свое чувство безответным и не питая никакой надежды. И вот, когда смерть оказалась столь близко, что ты уже не сможешь опередить ее, получаю твое признание. Снова мне совсем немного не удается дотянуться до своей судьбы.

Спрашивается: был ли я счастлив? Удалась ли вообще моя жизнь?

Был, Вера. Причем очень счастлив.

Я перебирал в памяти очень много моментов и понял, что они - вершины душевных праздников. Большего жизнь и не могла подарить.

Я был счастлив своей любовью. Честно сказать, не знаю, принесла бы она столько необыкновенных мгновений, превратившись в обычный брак? Помнишь окно в коридоре общежития, у которого мы стояли? Я несколько раз приходил туда и испытывал такую грусть, такое волнение, что после этого ходил как охмелевший, прислушиваясь к затихавшей внутри сладкой боли. А однажды в том же школьном дворе увидел елку и окружавших ее снеговиков. Зашел и написал на одном из них те же слова. Меня шугнула сторожиха - пришлось удирать через забор. Зато потом, глядя из общежитского окна, можно было представлять, что это тот же новогодний вечер и все повторяется снова. Попадая в компании и глядя, как милуются, ссорятся, мирятся разные пары, я всегда ощущал, что у меня нечто большее.

Счастьем была и моя работа над созданием "живой воды". Когда, уже засыпая, я вдруг обнаруживал удачное решение, вскакивал и до утра возился за своим столом, удивляясь, как гениально просто все получается, мне было необыкновенно хорошо. Я на цыпочках, чтобы не разбудить тетку, выходил из своего слепого "кабинета", открывал форточку и вдыхал светлеющий рассветный воздух. В этот момент мне казались прекрасными даже серые одинаковые крупнопанельные дома, которые составляют постоянный пейзаж, видимый из окна теткиной комнаты. А представляешь, какие чувства охватили меня, когда я убедился, что мой препарат действительно способен воскрешать..."

На этом письмо обрывалось. Так же неожиданно, нелепо, перед самым главным, как оборвалась Володина жизнь.