Живая душа - [89]

У Томова начало отходить стянутое морозом лицо, оно все горело, будто его кипятком ошпарили. Нервное напряжение не прошло, голова гудела, путались мысли.

— Скажите… а работу над ними продолжат? Будут их доводить, эти агрегаты?

— Неизвестно, Дмитрий Егорыч. Но возможно.

— Так, — сказал Томов, лег на постель и зарылся лицом в подушку.

Всю неделю он пробовал иначе организовать погрузку. Спозаранок гнал матерившихся шоферов на лесосеку, приказывал расчищать снег. Упрашивал, чтоб лесорубы валили деревья в определенном порядке. Придумал, как перетаскивать хлысты через пень — подставляешь конус из толстых досок, и бревно сворачивает в сторону или всползает на макушку пня. И все-таки редко, очень редко удавалось совершить на злополучном агрегате несколько успешных рейсов.

— Убедились? — спросил Чугунов, когда пришло время составлять акт.

— Теперь убедился.

— Ну вот. Излагайте все наши претензии. Не стесняйтесь.

— А может, не излагать их, — сказал Томов, — а честно заявить, что замысел машины бездарен?

— Дмитрий Егорыч, в наши обязанности это не входит.

— Но это правда.

— Не берусь судить… — Чугунов разгладил пальцами блокнот. Пальцы были сухие, в старческих желтых пятнышках. — Может быть, где-нибудь наши драндулеты и пригодятся. Допустим, в южных районах. Это раз. Может быть, замысел их принадлежит вполне уважаемому человеку, и обижать его не следует. Это два. Может быть, драндулеты без нашего вмешательства исключат из плана. Это три. Жизнь, голубчик, похожа на гордиев узел, однако я понял, что не всегда надо размахивать мечом… Давайте-ка сочиним справедливый акт, и дело с концом.

Акт был сочинен; зеленые МАЗы, утратившие на испытаниях сытый лоск, пустились в обратный путь. Томов трясся в кабине и размышлял, что предпринять. Он не хотел больше возиться с агрегатами. Не терпел он бессмысленной работы.

Все это он выложил в институте.

— Значит, — переспросил руководитель группы, — у агрегатных машин нет будущего? Таково ваше мнение?

— Да, — ответил Томов. — Я видел в леспромхозе челюстной погрузчик. Вот за ним — будущее.

— Вы очень быстро меняете увлечения. Достаточно первой неудачи, чтоб вы бросили работу, которая недавно вас вдохновляла.

— Я многое узнал за эти дни.

— И у вас нет желания продолжить работу?

— Нет.

— Другие не считают ее бесперспективной.

— А я считаю.

— Ценю вашу прямоту. Иногда полезно взять и поломать свои планы. Изменить, как говорится, жизнь. Хотите заняться челюстными погрузчиками?

— Хотел бы.

— Но придется ехать надолго. Нужны не разовые испытания, а длительная проверка. Вы готовы?

Томов замешкался с ответом; руководитель группы смотрел на него с понимающей усмешкой. У него тоже были старческие руки, будто побрызганные йодом.

— Ну-с? Работа на периферии не привлекает?

— Дело не в этом, — сказал Томов.

— Семейные причины? Хотели бы поехать, да не можете?

— Я поеду, — сказал Томов. — Вероятно, смогу поехать. Завтра я дам ответ.

3

Невозможно было предугадать, как воспримет эту новость Валентина. Вообще ее слова и поступки нельзя предсказать. Такой уж характер каверзный.

Незадолго до командировки в леспромхоз Томов решил показать Валентине будущую свою квартиру. Достраивался дом для сотрудников института; уже было распределено, кто где поселится. Томов, собиравшийся вызвать к себе родителей, получил (почти получил) двухкомнатную квартирку в нижнем этаже.

Пританцовывая на звонком бетонном полу, еще не покрытом линолеумом, Валентина ходила из комнаты в кухню, из кухни в коридор, глаза ее округлялись от восторга.

— Без меня ничего не покупай! Ни занавесок, ни посуды, ни мебели! Со вкусом у тебя неважно, лучше советуйся!

Он покорно соглашался, что вкус у него подгулял. Но имей он самый отменный вкус, он ничего бы не купил без Валентины. Кухонной тряпки не купил бы. Потому что не он, а Валентина должна была обставлять эту квартиру, налаживать уют, вешать занавески и люстры.

Он хотел радоваться ее вкусу, а не своему. Ее он видел хозяйкой этой квартиры.

Только вот не знал, пойдет ли Валентина за него замуж.

Сейчас она пританцовывает на бетонном полу, ее глазищи кофейного цвета источают неуемный восторг, а завтра она может сказать, что и видеть-то эту квартиру не желает. И что Томов ей тоже не нужен…

Познакомились они самым заурядным образом. Была возле института крохотная столовка, куда сотрудники бегали перекусить. И несколько раз видел Томов среди посетителей молоденькую, очень худенькую девушку. Ему нравилось, как она ходит — перегибаясь в талии, пританцовывая. Словно получает удовольствие от каждого своего шага.

Однажды они очутились за одним столиком. Девушка, как Томов уже заметил, всегда брала молоко или простоквашу; и теперь был перед нею запотевший, мокрый стакан молока. А она поглядела на тарелку Томова, где лежал соленый огурец, разрезанный сердечком, сморщила нос и призналась:

— Не могу смотреть, как вы едите… Ужас, до чего огурца хочется!

— Могу принести, — улыбнулся Томов. — Или этот возьмите. Я к ним равнодушен.

— К огурцам-то?! — поразилась она. — Вы, наверное, настоящих-то не пробовали! Они бывают маленькие такие, с пупырышками, и к ним шелуха от чеснока прилипла, и укроп, и смородиновый листочек… М-м-м!