Живая душа - [71]

— Что за спешка-то?

— Эх, Бутиков, копаешься ты в навозе, ничего не знаешь… Власть меняется!

— Это как же?..

— Сам увидишь! Вот придем в твой сельхоз — устроим полную ликвидацию! И никто тебя, Бутиков, на работу не погонит…

— Дела-а… Вы что же — от немцев посланные?

— Мы, брат, от свободной России посланные!

— Дела-а…

— Идем-ка. Спешить надо.

— Дак говорю — не пробраться… — вздохнул Бутиков, косясь на автомат.

— Не хочешь, значит?

— Да кабы можно было… А то ведь завязнем к едрене-фене…

— Ладно, Бутиков. Пойдем без тебя.

— Ну, коли не боитеся…

— Мы ничего не боимся, — сказал Рашковский и забросил автомат за плечо. — Мы ребята-ежики… Только и тебя здесь не оставим. Вдруг ты нас обгонишь? Небось дорогу-то знаешь?

— Не знаю, откуда мне знать…

— Знаешь, — сказал Рашковский. — Перевоспитался ты, вполне стал сознательный… Ну, прощай, ударник колхозных полей!

В кулаке Рашковского Бутиков увидел нож. Длинный, с желобком и толстою спинкой, как у рыбы.

Страшно было так помирать. На фронте — другое дело, а вот здесь, от ножа, страшно.

— Ну, что ж теперь… — проговорил Бутиков. — Я б тебя тоже, сволочугу бандитскую… Если б мог…

Он не договорил. Рашковский качнулся вперед, мягко ударил ножом и поддернул его кверху.

Бутиков услышал хруст, ощутил странно-холодную боль, словно ледяная игла прошила ему живот. Он схватился руками за ужаленное место, скрутил пальцами рубаху и стал придавливать ее к ребрам. Потом желтый затопленный берег, и кусты черемушника, и фигуры в пятнистых комбинезонах — все стало переворачиваться вверх тормашками, гаснуть и навсегда исчезло, прежде чем Бутиков стукнулся головой о мокрую гальку, о пестренькие камушки.

Глава восьмая ЕРМОЛАЕВ И ПАШКОВСКИЙ

Ермолаев предчувствовал обреченность десанта, и это предчувствие, вероятно, ускоряло развязку.

Он исполнял все, что ему полагалось исполнять; он был собран, энергичен, активен. Но в душе накапливалось и накапливалось полнейшее безразличие к происходящему.

Он знал, что живьем не сдастся, — в самый последний-то миг не струсит, — остальное его не волновало.

Пашковский до кровавых соплей избил десантника, упустившего зырянина. Ермолаев остался невозмутим. Пашковский остервенело преследовал радиста Ткачева, бежавшего вместе с зырянином. Ермолаев лишних усилий не затрачивал. И не особенно удивился ткачевскому пируэту, — ну, если бы не рыжий переметнулся к большевикам, то кто-нибудь другой.

Приближается агония.

«Что вы делаете? — вскрикнула вчера Наташенька. — Что вы делаете?!» А он — подушку ей на морду. На юное, прелестное личико.

Наверно, предостаточно подлостей совершали предки дворянина. Ермолаева — генерал-адъютанты свиты его величества, первые чины двора, статс-дамы и камер-фрейлины. Отчего же не совершить и ему свою последнюю подлость?

Агония.

Собиралась Наташенька в Россию. Пойду, дескать, через леса и горы, босая и нищая, ведомая тоскою по родине… Поздно засобиралась. Увязла в грязи, как увяз дворянин Ермолаев.

Не эта дорожка ведет на родину. Есть другие пути, почище, но мы почему-то не ступили на них.

Ермолаев самому себе не признавался, что любит Наташу. Любит поздней, горчайшей любовью…

А может быть, она найдет свою дорогу? Вчера он скрутил, растоптал ее. Руки скрутил ей, силою сломил ее силу. Но, уходя, набросив небрежно пиджак на плечо, почувствовал, что растоптан сам, — столько ненависти, презрения было в ее глазах.

И он не желал вспоминать о Наташе, пока летел в «Кондоре», — а пришлось лететь очень долго, времени было вдоволь, и всяческие воспоминания лезли в голову. Но Ермолаев плевал теперь на Наташеньку, как и на все остальное.

Ибо — агония.

Пашковский, заставляя подчиняться приунывших десантников, гоняясь за сбежавшими радистом и проводником, пробираясь наугад по тайге и болотам, пытался сохранить шкуру. Ермолаеву этого не надо.

Рыжий Ткачев, отстреливаясь, не убил никого из группы. Имел возможность чуть ли не всех укокошить, а стрелял мимо. Ларчик открывается просто: среди десятка диверсантов находится «фукс», его надо взять живым.

Еще вначале Ермолаев заподозрил, что Клюге лжет. Операция запланирована иначе, она более обширна и включает в себя не один маленький десант.

Ермолаев обманут. Не он здесь командует. В составе группы есть человек, знающий гораздо больше. Им может оказаться любой из десяти — и вот этот дегенерат, и этот старый хрыч. Пока он ничем не выделяется, а настанет минута — и «фукс» начнет распоряжаться. Ермолаева побоку, Пашковского побоку, развертывается следующая фаза игры.

Но, обманув Ермолаева, полковник Клюге ничего не изменит в закономерном течении событий… Вот в чем суть.

Ткачев, пройдоха, потому и стрелял мимо, что берег «фукса». Если Ткачев не простой перебежчик, надеющийся заслужить у своих прощенье, а заброшен советской разведкой, то — хвала большевикам. Научились высокому профессионализму.

Что ж, пусть берут «фукса», пусть натянут нос полковнику Клюге. А Ермолаев выходит из игры.

…Продирались сквозь дебри, вязли в ручьях и болотах. Поминутно оглядывались, приседая от животного, необоримого страха. А меж тем разгорался день, синело небо. Кукушка считала года.