Живая душа - [41]

Если предположить невероятное и допустить, что кто-то из диверсантов расскажет правду, то и это еще не провал. Никому из членов группы, даже командиру, не известно, что они выполняют только  ч а с т ь  операции…

Абвер позаботился о двойной, тройной страховке. Общий план операции был известен лишь руководству.

А руководство абвера, в свою очередь, не знало того, что тоже выполняет  ч а с т ь  другой, более обширной операции, включающей в себя целый ряд крупных диверсионных ударов по советскому тылу. О готовящемся взрыве мостов через Волгу, о выводе из строя десятков оборонных заводов, о десантах, забрасываемых в Туркмению, в Гурьевскую область, на Урал, на Северный Кавказ, под Сталинград, — об этом плане было известно немногим. В фашистском абвере и ведомстве Гиммлера царила невиданная мания секретности…

Но ни эта секретность, ни двойная и тройная страховка, ни все прочие ухищрения не спасли — да и не могли спасти — планы гитлеровской разведки. Диверсионная война в советском тылу не состоялась. Тыл, как и фронт, доказал свою крепость.

Повесть «Право на жизнь», рассказывающая о крахе фашистской авантюры в северо-печорских лесах, не является строго документальной. Но в ее основу легли подлинные события.

Глава первая КЛЮГЕ И ЕРМОЛАЕВ

Они сидели в боковом зале ресторана, предназначенном только для офицерского состава. Из общего зала доносилась бухающая тяжеловесная музыка — ресторанный оркестрик пытался исполнять Вагнера.

Проходя мимо эстрады, Клюге машинально отметил, что все музыканты — весьма преклонного возраста. Их глянцевые лысины и седины как-то не гармонировали с окружающей обстановкой. Конечно, не из любви к искусству старики взгромоздились на эстраду. Берлин сорок третьего года, затемненный и промозглый, испытавший бомбежки и проводящий тотальную мобилизацию, не слишком-то ласков к своим жителям. Существовать становится все труднее. А старики отыскали теплое местечко и, наверно, держатся за него зубами. И проявляют на работе больше рвения, нежели требуется…

Так и вышло. Пока посетителей было немного, музыканты упорно играли Вагнера. Пытаясь извлечь из своих инструментов гром небесный, они действовали на нервы всем, кто понимал толк в музыке. Клюге пожалел, что явился сюда слишком рано. Вечером ресторан заполняется отпускниками с фронта, пронырливыми спекулянтами, женщинами древнейшей профессии — тогда оркестр переходит на шлягеры, на репертуар ослепительной Марики Рокк, и сразу становится уютно…

А чем тут кормят, бог мой! Продукция «Иг Фарбениндустри». Химическая атака.

Клюге приподнял рюмку с зеленоватым ликером, кивнул Ермолаеву:

— Прозит, Владимир Алексеевич!

— Прозит.

Ермолаев опорожнил свою рюмку так, будто пил водку. Пожалуй, еще шумно выдохнет, сморщится и закусит хлебной коркой. Конечно, ликер дрянной, он не составит славы немецкому виноделию. И этикетка на нем — образчик дезинформации. Но вряд ли Ермолаев в этом разбирается. Если и разбирался когда-то, то давно разучился, И дворянин превращается в дворняжку, если живет по чужим подворотням…

— Господин полковник… — Ермолаев действительно сморщился и выдохнул воздух. — Я все забываю спросить: фельдмаршал фон Клюге не доводится вам родственником?

— Увы, — сказал Клюге, на всякий случай запоминая специфический оборот речи. — Не доводится.

Было ясно, на что Ермолаев намекает. На блистательную карьеру Ганса Гюнтера фон Клюге, любимца фюрера. И на ожидаемый закат этой карьеры. Сорок третий год… Совсем недавно сияли на небосклоне звезды Гудериана, фон Лееба, фон Бока, Рунштедта, Браухича… Где они? Изменила удача, и звезды закатились. Правда, фельдмаршал Клюге — «умный Ганс» — еще держится, назначен командующим группой армий «Центр», но… Идет сорок третий год. Тревожный, опасный сорок третий год…

Клюге аккуратно поставил рюмочку.

— Увы, я не аристократ, Владимир Алексеевич. Не могу равняться ни с фельдмаршалом, ни с вами.

— Однако тоже неплохо по службе продвигаетесь.

— Теперь вы можете догнать меня. И перегнать.

Сегодня утром Ермолаев, вызванный в служебный кабинет оберста Клюге, был ознакомлен с замыслом новой операции. Клюге работал с Ермолаевым не первый год, хорошо его знал, считал надежным агентом. Но сегодня Ермолаев вел себя странно, — похоже, что испугался и занервничал. Надо выяснить, чем он встревожен.

— Хотите поговорить неофициально, Владимир Алексеевич? У вас, наверно, появились какие-то соображения, вопросы? Обсудим их.

— Извольте, — сказал Ермолаев. — Вы правы: чем больше думаю, тем больше вопросов.

— Вот и задавайте со всей откровенностью.

— Десант, как я понял, будет невелик. А о нем, по вашим словам, известно фюреру…

— Ну и что?

— Прошу прощения, но о мелочах фюреру не докладывают.

Клюге сдвинул выцветшие брови, усмехнулся:

— Весь день я вам внушаю, что операция имеет исключительное значение. Громаднейшее значение!

— Много несообразностей, господин полковник… Зачем блокировать Печорскую дорогу в ее северном конце? Ведь это — оторвать хвост у ящерицы… Нефтяные промыслы на двести верст южнее, они не перестанут качать нефть. Если резать магистраль — так резать на юге, по горлу!