Живая душа - [15]

— Стоп, музыка!.. Зачем девушку обижаете? И Анна будет колхозницей, дайте время. А обижать начнем, она раздумает!

Я молчу, в глазах слезы кипят, моргнуть боюсь — вот-вот горохом посыплются. Опять музыка заиграла, протянул мне руку Степан, и пошли мы с ним кадриль танцевать.

— Не уходи с танцев, Анна, я тебя провожу…

Думала, шутит он или просто подбодрить хочет. Но вот кончились танцы, догоняет меня Степан:

— Ты куда? Договорились же!

— Ладно, хватит надо мной шутить.

Он опешил, стал передо мной:

— Я разве шучу? С чего ты взяла?!

— С того и взяла… Если я батрачка, если некрасивая, так, значит, можно смеяться надо мной? Уйди с дороги.

— Какой дурень сказал, что ты некрасивая? Такую девушку поискать!

— Вот и поищи.

— А я уже нашел!

— Собрался провожать, — говорю, — так провожай. А нет — одна дорогу найду. А слов твоих слушать не стану.

Неправду я ему сказала, потому что внутри у меня все рвалось, все просило: говори, Степан, говори! Только тебя и хочу слушать, никто мне больше не нужен! Но виду я не подала, губы поджала, брови нахмурила — попробуй подступись!

— Нашел я себе девушку, нашел!

— Ну и целуйся тогда с ней!

Засмеялся Степан, шагнул ко мне, обнял и поцеловал. Вскрикнуть я не успела, руки плетьми повисли, уткнулась я в его рубашку и плачу навзрыд. Он меня по волосам гладит:

— Ну, не надо, глупая, не реви! Завтра в полдень свататься приду, слышишь?

Не помню, как до избы добежала, заснуть не могу, всю ночь провертелась юлой… Господи, думаю, что ж теперь будет? Давно ведь Степана люблю, только не надеялась никогда, что и он мне любовью ответит…

Красавицей я себя не считала — но вот если бы приодеться, то среди наших девок не затерялась бы. У них волосы как пенька, а у меня темней да шелковистее; у них глаза карие, а я сероглазая; носы у всех деревенских широкие и еще книзу оттянутые, а у меня прямой нос. Мать моя, покойница, не из местных была. Отец на Печору хаживал охотиться, оттуда ее и привел.

Спасибо, шепчу, мамушка, что я на тебя похожа. Спасибо, что Степан приметил меня… Шепчу это и тут же отца вспоминаю, как грозился убить, если за Пашку не выйду. Что теперь будет?

А назавтра, ровнешенько в полдень, являются вместо Степана совсем нежеланные гости — Микул Иван, жена его и сынок Пашка. Смекнула я, что хотят по всем правилам сватать. Одно теперь спасение — из дома бежать.

Отец, мой характер-то зная, сел у дверей на лавку, следит. Тогда я взяла и в голбец полезла — вроде мне картошки и капусты надобно достать.

О чем они наверху говорили — не слышала, но сговорились, видать, быстренько. Отец зовет:

— Вылезай! А то за ухо вытащу!

Однако понял, что добром я все равно не вылезу. При людях ссориться невыгодно ему, постоял у голбца и отошел. А я щекой к дверце прижалась, подслушиваю.

— Вылезет, никуда не денется! — успокаивает отец сватов. — Девка, известно, всегда жениха стесняется…

Микул Иван возражает:

— Не вышло бы у нас шиворот-навыворот с такой девкой!

— Раз сговорились, — отвечает отец, — мое слово крепкое. Лишь бы вы не передумали. Готовьтесь к свадьбе!

Ни жена Микул Ивана, ни жених Пашка голоса отчего-то не подавали. Сидели как пни, только лавка поскрипывала. Вдруг отец, слышу, спохватился:

— Ах, я, голова садовая! Даже за стол гостей не усадил!

— Ничего, — буркнул Микул Иван. — Авось не последний раз, насидимся еще…

На том и расстались. Опять меня отец зовет:

— Вылазь, ушли гости!

Целый день в подполе не просидишь. Ну, думаю, была не была, вылезу! Голову из дверки высунула, а отец — хвать меня за волосы. На середину избы выволок и что есть силы ремнем хлестать начал. Да не просто ремнем — с железной солдатской пряжкой. Крик у меня в горле застрял, хриплю, вывертываюсь, а он чешет и чешет. Рванулась я, клок волос у него в руке оставила. Подбежала к печке, ухват схватила:

— Не трожь!! Не подходи!!

Глянул на мое лицо отец, опомнился. Пошел, повесил ремень на гвоздок. А я ухвата из рук не выпускаю, слежу, зыркаю глазами, как волчица… Постоял отец, посопел, полез на печь.

Я через поветь на задний двор выбежала, коленки трясутся. Сколько там пробыла, не знаю. Времени не чувствовала. А когда вернулась в избу, там у стола Степан сидит. Пиджак на нем новый, суконный, рубашечка белая. Только штаны прежние, заношенные, обшитые кожей на коленях.

— Вот тебе еще жених, — говорит с печки отец. — Может, за этого пойдешь, а?

Степан глаза на меня вскинул и смотрит, не отпускает взглядом своим.

— И пойду! — говорю. Тоже со Степана глаз не свожу, как заколдованная.

— Ступай тогда в чем есть! Из дому ни тряпки не получишь! Нет тут ничего твоего!

— Есть! — рассердилась я. — Самовар возьму!

— И то, — говорит отец. — Со свекровью чайку попьешь. Ежели тебя, бесприданную, к столу позовут.

Испугалась я тут. По обычаю, должно быть приданое. Вон другие-то невесты полное хозяйство за собой несут… Кто же меня пустую в дом примет? Пускай Степану не требуется мое приданое, но что родня скажет? Что мне перед свекровью отвечать?

Заметил Степан мою растерянность. Кивнул — выйдем-ка в сени. Побрела за ним, как водой облитая.

— Не горюй! — шепчет Степан. — Проживем! Сами заработаем на себя!